3.
Прошла неделя, затем другая… А Стефания так и оставалась ни живой ни мертвой. Она могла ходить, но делала это с трудом, ища рукой точку опоры, едва не падая. Совсем не улыбалась, не разговаривала. Сидела часами на лавке и смотрела в никуда мутными, пустыми глазами. Дракониха начала худеть, щеки ввалились, запястья стали совсем тонкими, кожа посерела, а под глазами легли тени.
Рома видел, что девушка умирает. Что ее тело может отправиться вслед за блуждающей душой. Но он еще надеялся, что какими-нибудь правдами, неправдами, вернет беглянку. Вот только, как это сделать?
Каждое утро, до рассвета, парень приходил к Драконихе, чтобы перед работами покормить ее, причесать волосы, поставить крынку с водой на стол, чтобы она могла попить в течение дня.
Раз в две недели приходила Стеша — мать Феклы — и протирала тело красавицы мокрым полотенцем, чтобы хоть как-то поддерживать чистоту. Делать большее она не могла: когда в семье двенадцать детей, едва успеешь за делами поспевать. Да еще и сенокос близился.
Односельчане только головами качали. Ухаживать за Стефанией было некогда — летом и без того дел много, но, видя как старается Рома, стали помогать ему, поддерживать. Непросто в одиночку два груза тащить!
— Эх, Ромка, зря стараешься. Не будет Дракониха больше той, что прежде, с ума сошла девка. Покарал Боженька за ведовство. А хорошая была, добрая. Жалко, кто теперь деток-то лечить будет, — старик Онуфрий, опираясь на клюку, качал головой, глядя, как Рома, держа Стефанию за руку, заставлял идти вокруг избы. Чтобы кровь не застаивалась. А она, глядя в пустоту, едва передвигала ногами, и непонятно было, видит ли хоть что-то? Слышит ли? Понимает? Стефания не говорила, совсем.
— Может и не зря! Пока человек живой, все может произойти! Даже чудо! — ответил Рома, с обидой глядя на Онуфрия. Часто ему говорили, что ничего не выйдет, не получится вернуть девушку, что не опомнится, не заговорит. Зачем убеждать его в этом? Что поменяется? Все равно же не бросит.
— Может, боженька и сжалится… — кивнул старик, щурясь. — Хорошо, солнышко-то какое. Сухо, урожай скоро убирать. Тяжело тебе будет…
— Справлюсь, — буркнул Рома. Он и сам понимал, что наступит жатва — времени станет совсем мало. Он и так не успевал ничего. Спасибо бабам, которые, видя, как он разрывается между работами и уходом за Стефанией, приносили ему похлебку да ломоть хлеба. Иначе бы совсем исхудал.
Рома чувствовал постоянную усталость. Некогда было даже присесть, хоть разорвись! Но, глядя на Дракониху, пусть и едва понимающую, но все-таки живую, он не мог не улыбнуться. Его сердце согревалось.
А потом наступил август. Время, когда работы много, все село в полях. Мужики — косят, бабы и девки — снопы вяжут. Потому что не успеешь убрать урожай — голодным останешься.
С утра до самой ночи работал Рома, перестал появляться днем, чтобы погулять со Стефанией. И лишь однажды не выдержал, да сходил посмотреть, как она там. Пришел — и обомлел. Держа ее за руку, с трудом ковыляя, ее вел старик Онуфрий, бурча да приговаривая:
— Давай, Дракониха, пока Ромки нет, гуляй, чтобы не померла, а то плакать он будет.
Парень едва заметно улыбнулся. За последние недели он не успевал выводить ее на прогулку. А Стефания что? Сидит и сидит. Не пойдет сама никуда. А Онуфрий, который слишком стар, чтобы идти работать, который дни напролет либо сидит на завалинке, либо на лежанке спит, собрал силы, да пошел помогать, даже не сказал ничего.
— Спасибо, отец, — поклонился Рома.
— Да что там, сам молодой был, знаю, любовь — не картошка, не выбросишь в окошко. А ты пока посиди в тени, отдохни, сам на себя не похож.
Парень опустился прямо на траву и, прислонившись спиной к стене, прикрыл глаза, чувствуя, как приятная дремота накрывает его, как пение птиц, шум леса сливаются то ли в песню, то ли в шепот. Только слов не разобрать. Но уж больно он напоминал голос Стефании, будто она что-то шептала ему, просила… И, кажется, еще чуть-чуть, и он поймет, что же ему шепчут, еще немного… Но его сон прервал толчок в плечо:
— Иди, Ромка, заждались тебя на пашне.
Онуфрий. Дракониха стояла в отдалении, по направлению к лесу, застывшая, будто статуя.
— Задремал… — прошептал парень и, поднявшись на ноги, побежал в поля.