— Спасибо, — сказал Янос, и я сел.
Все сидевшие в круге представились, и мы стали раскладывать на полу маты. Толстые такие маты, как у гимнастов.
— По двое, — объявила Лиса и взяла Яноса за руку. Они сделали кувырок, двигаясь бок о бок. Потом кувыркнулись еще несколько раз, и все это время касались друг друга.
— По двое, — скомандовал Янос. — Можете делать любые движения, но по двое и касаясь друг друга.
Я повернулся к Элисабет, а она — ко мне. Она протянула руку ладонью вперед, почти как знак — «остановись». Я приложил свою ладонь к ее. Рука у нее оказалась теплая и влажная. Взявшись за обе руки, мы поднялись и направились к матам. Стаффан уже кувыркался с Уллой и всеми ее юбками.
— Не расцепляемся? — спросила Элисабет. Я положил ладонь ей на руку, Элисабет коснулась моей ладони.
Держась за руки, мы вернулись к мату и сели. Встали на колени, наклонились вперед, касаясь друг друга. Потом сделали кувырок, снова сели, и все это — не расцепляя рук.
Мы еще кувыркались — вперед, назад — касаясь друг друга, и когда я трогал ее, осязал ее кожу, когда до ноздрей моих доходил ее запах, мне хотелось сгрести ее в охапку, обнять и поцеловать; я хотел сказать ей, что люблю ее. Мне хотелось закричать: «Я люблю тебя, люблю, люблю», но из губ моих не исходило ни единого звука.
14
Волосы, о братья, развевающиеся волосы! Длинные мамины волосы раскинуты по подушке воскресным утром; вот покачивается хвост Лены Туреллъ; вот Бленда Тофт со своим невозможным водопадом, золото струится по плечам и спине, источая запах яблок.
Братья, о братья мои, как я люблю девичьи волосы! Как люблю эти блестящие волны, локоны и кольца, как я люблю косы и распущенные пряди, я люблю волосы, братья мои, как я люблю волосы!
В перерыве на завтрак мы всей компанией собрались в столовой. По коридору мы прошли, как потный, неопрятный ком движения и ритма. Но чем дальше от театрального класса, тем медленнее и сдержаннее становились наши движения, тише голоса; мы рассеивались и старались смешаться с другими, но нас видели, видели слишком хорошо.
Парни, с которыми я столкнулся утром в вестибюле, стояли перед нами в очереди. Они обернулись к Стаффану.
— A-а, ненормальная компания? — фыркнул «Бык».
— Наигрались в дочки-матери? — спросил другой.
— Как в детском садике, — прибавил третий.
Я спросил:
— А ты на какой курс ходишь?
— А тебе не похрен? — ответил самый крупный «бык».
— Да, тебе не похрен? — поддакнул его приятель.
— Заикаешься, что ли? — спросил я. — Я тоже в детстве заикался.
Он сжал кулак, словно вот-вот врежет мне. Красная бейсболка сидела у него на голове козырьком назад. Под верхней губой была какая-то гадость. Лицо все в веснушках, а глаза он, похоже, подобрал на гравийной дорожке возле школы. Если он меня ударит, то промажет. Я отступлю, и он макнется в мясную подливку.
«Бык» наставил на меня палец и прошипел:
— Ты вообще молчи. С такой рожей лучше помалкивать.
— В смысле?
Элисабет взяла меня за руку — легонько, как совсем недавно, в театральном классе. Просто коснулась меня.
Парень с гадостью под губой посмотрел мне за спину. Посмотрел на Элисабет.
— Ты что, тоже с ненормальными?
— Она в эту компанию отлично вписалась, сразу видно, — заметил его приятель.
— Зачем тебе дрессированные обезьяны? — недоумевал Гадость-под-губой.
— Давай лучше к нам, — предложил его приятель.
Потом они продвинулись вперед и нагрузили тарелки спагетти с мясным соусом.
Я сел к Стаффану, в дальний угол. Потом подошла Элисабет. Набрала себе столько спагетти, что их едва хватило бы грудному младенцу.
Мы сгрудились вокруг двух столов. Стаффан принялся уминать спагетти, одновременно рассуждая о занятиях.
— Кажется, будет много упражнений на движение, — заметил он. — Еще всяким другим будем заниматься. Я бы хотел поставить пьесу, настоящую. Надеюсь, скоро начнем. Кувыркаться и так любой умеет.