Я начал мерзнуть.
В комнате Элисабет загорелся свет. Увидев пожарную лестницу, я пересек улицу и перепрыгнул забор. Подошел к дому, ухватился за нижнюю ступеньку и полез вверх.
24
О, братья и сестры мои, скажите мне, что есть любовь?
Было воскресенье, мы с мамой приехали к бабушке в Аспудден. Стояла весна. Я пошел поиграть. На берегу мне повстречались две девочки старше меня; они позвали меня в шалаш. Я пошел за ними в лес. Там они устроили шалаш — обрывок брезента на палках. Я заполз в него, девочки залезли следом. Одна схватила меня за руки и уселась верхом, другая стащила с меня штаны. Я стал кричать, но это не помогло. Та, что сидела на мне, стала зажимать мне рот. Вторая стянула с меня трусы. «Смотри, какой малюсенький», — сказала та, что стащила с меня штаны. Та, что сидела на мне, стала меня рассматривать. Я замолчал и натянул трусы. Потом девочки вылезли из шалаша. Когда я тоже вышел, они уже убежали.
Я заплакал и пошел домой. Штаны были новые. Серые. У бабушкиной двери я снова встретил тех девочек.
«Мы тебя любим!» — крикнули они мне в спину.
Скажите же мне, о сестры, скажите, о братья, — что есть любовь?
Свет погас, когда я был уже почти наверху. Я все же потянулся и постучал ногтем в окно. Ничего.
Я опять постучал. Вновь зажегся свет. Я наклонился к окну, чтобы Элисабет увидела меня, и постучал еще раз. Свет погас.
— Элисабет! — прошептал я.
Окно открылось — чуть-чуть, я даже не увидел Элисабет.
— Кто это?
— Это я, — сказал я. — Йон-Йон.
Элисабет открыла окно пошире, высунулась и зашипела:
— Ты что здесь делаешь?
Она казалась мне тенью.
— Захотел увидеть тебя, — прошептал я в ответ.
— Зачем?
— Я люблю тебя.
Она замолкла. Я подождал и спросил:
— Ты еще там?
— Да.
— Я люблю тебя, — повторил я. — С самого первого взгляда.
— А зачем лезть в окно?
— Я должен сказать тебе это прямо сейчас. Элисабет какое-то время молчала.
— Залезай.
Я ухватился за оконный отлив, влез и остался сидеть на подоконнике.
— Ты чего на окне уселся, как ворона?
В темной комнате белела футболка Элисабет.
Я слез на пол. Глаза начали привыкать к темноте. Я разглядел лицо Элисабет.
— Я люблю тебя.
— Дурак.
— Я правда тебя люблю.
Она повисла у меня на шее, обняла, торопливо поцеловала. Я ощущал ее теплую кожу сквозь тонкий хлопок. Чувствовал, как ее грудь касается моей. Потом Элисабет высвободилась и сделала шаг назад.
— Уходи сейчас же.
— Я же только что пришел.
Она вздохнула и села на кровать.
— Зачем ты так делаешь?
— А как надо?
— Как-нибудь… понормальнее.
Элисабет вздохнула, зажгла ночник, сощурилась от яркого света. На груди у нее красовался призыв Love me! Футболка едва доходила ей до ляжек, и я видел край белых трусов.
— На что уставился?
— Я люблю тебя.
— Ну а дальше? Еще что-нибудь скажешь или нет?
— Я люблю тебя.
Элисабет прищурилась. Длинные волосы упали на лицо, но она их не отводила.
— Дурак. — Она закурила, сердито глядя на меня сквозь волосы. — Ты не подумал, что я могу, например, спать?
— Я не мог уснуть.
— Ты всегда такой? — Она отвела волосы.
— Я люблю тебя.
Элисабет вздохнула.
— По такому случаю мог бы вести себя по-человечески. — Она подошла ближе и спросила — Ты что, дрался?
— На меня напали в Альбю.
— О-ох. Сильно избили?
— Так, ерунда. Пара царапин.
Я засучил штанину, показал синяки на ноге.
— Ox, — повторила Элисабет. — Кто напал-то?
— Шкеты какие-то. Они сейчас все крутые.
— Много их было?
— Пятеро, — соврал я.
— Ох.
Элисабет погладила меня по шее. Она стояла так близко, что я кожей ощущал, как ее грудь поднимается в такт дыханию. Какие же у нее до смешного тонкие руки — того и гляди порвутся.
— Ты правда меня любишь?
— Да, — сказал я.
Элисабет поцеловала меня. У нее был вкус табака и зубной пасты; ноги у меня ослабели, едва не подогнулись. Она запустила язык мне в рот, он коснулся десен легко, словно котенок, что охотится за бумажкой на ниточке.
— Наверное, я тоже тебя люблю.
Элисабет снова поцеловала меня, отступила, закрыла окно, взяла пепельницу и залезла на кровать. Уселась, скрестив ноги, у подушки, привалилась к стене и выпустила колечко дыма. С довольным видом выпустила еще.