Я закрыл дверь и набрал бабушкин номер.
— Бабушка, — сказал я, — мне надо пожить у тебя.
Я больше не могу здесь оставаться.
— Ладно, поговорим.
— Я приеду вечером.
— Приезжай.
Бабушка не сказала «поживи, конечно» или что-нибудь вроде того. Наверное, еще злится из-за лодки. Мама жарила рулеты, запах плыл по всей квартире. Я снова ушел к себе и начал собирать вещи. Принес с кухни четыре пластиковых пакета и набил их своим барахлом.
37
Сестры и братья, что есть любовь?
Я был еще так мал, что неумел сам открыть входную дверь. Мы были в гостях у одной маминой подруги. «Обожаю таких сморчков! — воскликнула подруга, посадила меня к себе на колени и расцеловала в лоб и щеки. — Обожаю!» Я стал выворачиваться. «Не любит, когда целуются!» — рассмеялась подруга. И я положил руку ей на грудь. Грудь была большая, теплая; стояло лето, подруга вспотела. «Ты только погляди на него!» — воскликнула она.
«Убери руку с груди Верит!» — велела мама. Но я не убрал. «Что же из него вырастет?» — сказала Верит и спустила меня на пол.
Братья и сестры! Что есть любовь?
В метро я так замерз, что достал из пакета свитер.
Когда я вышел на «Аспудцен», на улице уже стемнело, с Мэларена дул ветер, и я подумал, что пару минут назад в Бромме, он касался щеки Элисабет.
Бабушка испекла булочки. На кухне был жарко, духовка открыта. Бабушка вязала, сдвинув очки на кончик носа.
— Ну что, не ужился дома?
Я взял булочку, налил себе сока.
— Дело в Навознике, — объяснил я. — Не выношу его.
Бабушка кивнула.
— Если ты собираешься жить здесь, забудь о своих выходках. — Она поднесла вязание к лампе, прищурилась, рассматривая ряды.
— Не будет никаких выходок, — пообещал я и взял еще булочку.
— Не мни бумагу, на ней можно еще раз испечь. Как тебе в новой школе?
— Неплохо. Можно еще булочку?
— Бери.
Бабушка склонилась над вязанием, наморщила лоб. Глаза за стеклами очков казались увеличенными.
— Выйдет из тебя актер?
— Не знаю.
— Ну а чем вы там занимаетесь? Что делаете на уроках?
— Всякое такое. Многое завязано на телесности. Надо уметь управляться с телом, владеть сценой, знать, где находятся другие, анализировать пьесу, тренировать голос. А можно еще булочку?
— Надо же, какие школы теперь бывают. — Бабушка вздохнула. — В моей молодости о таких и мечтать было нельзя. Их просто не было.
Она пристально посмотрела на меня сквозь очки.
— У тебя глаза блестят. И вид нездоровый.
— Я немножко замерз. Наверное, сегодня лягу пораньше.
— Ложись. Я постелила чистое белье.
— Я тогда говорил, что мы со Смурфом спасли девочку. Это правда. Их фамилия Асплунд, они живут в Бромме. Можешь позвонить им, спроси Франка или Анну. Спроси, правда ли двое мальчиков спасли их дочку Патрицию.
— Я верю тебе, — сказала бабушка, не поднимая глаз от вязания. — Иди ложись. По-моему, у тебя температура.
— Но я хочу, чтобы ты позвонила и спросила. Я не хочу, чтобы ты думала, что я такое выдумал. Ей десять лет, я вытащил ее из воды возле Сульвиксбадет.
— Я верю, Йон-Йон, верю. Иди ложись. Во сколько тебе завтра вставать?
— Без пятнадцати шесть.
— Я разбужу тебя, если ты проспишь.
— Я только позвоню. Можно позвонить? спросил я.
— Звони.
Я унес телефон к себе. Мерз так, что зубы стучали. Я закрыл дверь, лег и набрал номер Элисабет. Она ответила.
— Это я, — сказал я, клацая зубами, — Йон-Йон… Элисабет положила трубку.
Я поставил телефон на пол, выкопал из пакета «Неизвестного солдата», разделся, свернулся под одеялом и заснул.
Я иду следом за Элисабет — в дом. Она голая, одежду волочит по земле. Но в доме я ее теряю. Кричу, она не отзывается. Поднимаюсь на второй этаж. Из комнаты Фредрика доносятся громкие стоны. Стеклянная дверь не открывается, но я вижу их — Элисабет и Навозника — на кровати Фредрика. Элисабет с бейсбольной битой в руках лежит под Навозником, одетым только в шейный платок табачного цвета. Я слышу смех Элисабет. прижимаю нос к стеклу. Элисабет замечает меня, указывает пальцем. Навозник оборачивается, берет у нее биту и направляется ко мне. Я не могу двинуться с места. Размахнувшись, Навозник бьет по стеклу там, где только что была моя голова.
«Сейчас я умру», — догадываюсь я.
Кто-то у меня за спиной произносит: «Это всего лишь отвертка». Наверное, мама. И я чувствую, как отвертка втыкается мне между лопаток.
— Надо перестелить постель. Ты весь мокрый.