~~~
Теперь она чаще медлила, присматриваясь к тому, что обычно бывало неинтересно. Принюхивалась к воздуху, будто он мог вдруг поменять запах, и вглядывалась в изгородь, трогала камни, к каким-то примерялась рукой, подносила их к лицу, заметила кролика — он не убегал, пока она над ним не засмеялась, — рукава ее пахли Викторией, и она присела на пень подумать. Натянула юбку на колени, подоткнула полу под себя. Камни эти навалили, вероятно, какие-то ближние предки, и Ри сидела и пыталась представить их первопроходческую жизнь, прикинуть ее на себя, не сквозит ли. Закрыв глаза, Ри могла вызвать их — она видела всю эту стародавнюю родню Долли, у которой столько костей ломалось, ломалось и срасталось, ломалось и срасталось неправильно, и родня эта ковыляла по жизни на неправильно сросшихся костях год за годом, пока не падала замертво однажды вечером от того, что влажно булькало в легких. Мужчины приходили на ум по большинству бездельными — между теми ночами, когда в бегах, и отсидками, варят химию и собираются вокруг утки, уши у них отъедены, пальцы порублены, руки прострелены, а извиниться никто и не хрюкнул. Женщины на ум приходили покрупнее планом, поближе, глаза одинокие, невзрачные желтые зубы, ими они улыбки стиснули, работают в полях на жаре от подъема до упада, руки заскорузли сухими початками, губы на всю зиму потрескались, белое платье на свадьбу, черное на похороны, и Ри кивала, ага. Ага.
Небо лежало темно и низко, поэтому круживший над головой ястреб выныривал из туч и опять в них скрывался. Ветер вздымался, сдергивал у нее с головы капюшон. Ястреб скользил на гребнях вздымающегося ветра, искал, кого бы убить. Хотел что-то схватить, разодрать в кровь, вкусное заглотить, а кости пусть падают.
Папа мог быть где угодно.
Мог бы счесть, что у него веские причины быть чуть ли не где угодно или делать чуть ли не что угодно, хоть причины эти наутро и покажутся нелепыми.
Однажды вечером, когда Ри еще в пеленках лежала, папа поругался с Охламоном Лероем Долли, и у реки Твин-Форкс ему прострелили грудь. Он тогда улетал по фену, был в полном восторге, что его подстрелили, и поехал не к врачу, а тридцать миль в Вест-Тейбл, в таверну «Пятнышко», — похвастаться перед сборищем разнообразных корешей достославным пулевым отверстием, показать, как в нем кровь булькает. Рухнул он с ухмылкой, и пьянчуги донесли его на руках до городской больницы, — никто и не думал, что он до полудня доживет, все удивились, когда оклемался.
Папа был силен, но не в планировании. В восемнадцать свалил из Озарков, вознамерившись сшибить кучу денег на нефтепромыслах Луизианы, однако все закончилось тем, что за гроши он боксировал с мексиканцами в Техасе. Бил он, били его, кровь текла у всех, никто не разбогател. Через три года вернулся в долину без всяких трофеев, о приключениях говорили только драные шрамы у обоих глаз да байки, над которыми некоторое время мужики хмыкали.
Папа мог быть где угодно с кем угодно.
У мамы рассудок оторвало и разметало по сорнякам, только когда Ри сравнялось двенадцать, тогда-то она и узнала о папиной подружке. Звали ее Данахью, она работала в детском садике за границей Арканзаса, в Ридз-Гэпе. Переднее имя у нее было Эйприл, и поглядеть в ней было не на что, но такая миленькая пампушка, да и заработок постоянный. Ри однажды взяли в Ридз-Гэп и оставили там почти на неделю — с Эйприл нянчиться, она животом маялась. Это случилось два года назад, и с тех пор папа ни разу при ней имени Эйприл не упоминал, да и Ри ее запаха у него на одежде не чуяла. У Эйприл там был свой симпатичный желтый домик, чуть к западу от главной улицы, и папа мог быть где угодно.
~~~
На полпути между дядей Слезкой и домом, Ри свернула на запад по дороге вдоль ручья и вскарабкалась на заснеженную гряду, перешла белый луг. У Лэнганов был одинарный трейлер, рыжеватый, стоял на бетонном пятачке за их мусорным сараем. Сарай из дерева, которое много поколений мочила непогода, он посерел и расшатался. Спереди заваливался на одну сторону, сзади — на другую. В него бросали всякий мусор, который уже вряд ли пригодится зачем-нибудь, и забывали. А у трейлера было крылечко, и мужики могли ссать с угла на стенку этого сарая, поэтому там наляпалась короткая и лохматая выцветшая тень.
Лучшую подругу Ри Гейл Локрам беременность заставила выйти за Флойда Лэнгана, и теперь она жила в рыжеватом одинарном, под боком у его родителей. Гейл с Ри дружили с самой экскурсии во втором классе, когда столкнулись головами, загнав лягушку под стол для пикников у Мамонтова ручья, потом встали, потерли свои бо-бо и так друг к дружке прониклись, что дальше каждый проходящий год все праздные часы счастливо менялись одеждой и мечтами, а также мнениями обо всех прочих. У Гейл был младенец по имени Нед, четыре месяца, и на лице у нее только-только проступила озадаченная обида, какая-то остаточная печаль, словно она заметила: огромный мир катит себе дальше, а она в одночасье оказалась приклеенной к месту.