Несмотря на нежный возраст, у нее была стройная и вполне оформившаяся фигура; Фиренцуола вряд ли одобрил бы цвет ее небесно-голубых глаз, равно как и бронзово-золотистый отлив волос, обрамлявших идеальный овал ее молочно-белого лица. Однако, если бы мессеру Фиренцуоле довелось встретиться с этой девушкой, вполне возможно, он внес бы некоторые коррективы в разработанный им канон женского совершенства. На ней был роскошный плащ из серого бархата, подбитый дорогим мехом, на голове поблескивали самоцветы, украшавшие золотую сетку, стягивавшую ее волосы, а подчеркивавший ее талию восхитительной красоты золотой пояс, усеянный драгоценными камнями, в лучах солнца сверкал, словно пылающий в ночи факел. Она полной грудью вдохнула бодрящий горный воздух и прямо по снегу направилась к нам с Джакомо.
— Это тот самый путешественник, который согласился стать нашим проводником? — приятным мелодичным голосом, так идущим ко всему ее очаровательному облику, спросила она у Джакомо, и тот утвердительно кивнул головой.
— Я в долгу перед вами, мессер, — продолжала девушка. — Вы не представляете, сколь ценную услугу оказали мне. И если вы когда-нибудь окажетесь в затруднительном положении, Паола Сфорца ди Сантафьор сделает все возможное, чтобы помочь вам.
Услышав, что она назвала себя, Джакомо сердито нахмурился. Я же низко поклонился ей, но ответил весьма сухо — всякое упоминание имени Сфорца вызывало у меня приступ жгучей ненависти, которая отчасти распространялась и на всех его родственников.
— Мадонна, вы преувеличиваете значение оказанной вам услуги. Лишь по чистой случайности нам с вами оказалось по пути.
Она пристально посмотрела на меня, словно пытаясь понять причину не слишком учтивого ответа, и я почему-то обрадовался, что мой шутовской наряд был на сей раз тщательно спрятан под плащом и шляпой. Вероятно, она решила, что имеет дело с неотесанным мужланом, и, отвернувшись от меня, велела Джакомо поскорее отправляться в путь.
— Если мы хотим добраться хотя бы до Кальи, мадонна, животным надо дать отдохнуть, — возразил тот, — Дай Бог, чтобы там нашлись свежие лошади, иначе все пропало.
Она нахмурилась — видимо, его слова не понравились ей.
— Не забывайте, если в Кальи нет лошадей, то не только для нас, но и для тех, кто следует за нами, — она сделала жест рукой в сторону дороги, по которой мы поднимались сюда.
Итак, загадка начинала проясняться, — мои попутчики от кого-то спасались.
— Я уверен, что им велено догнать нас во что бы то ни стало, — мрачно ответил Джакомо. — В Кальи они не станут церемониться; они достанут лошадей, даже если для этого им придется ограбить местных жителей.
Но она лишь нетерпеливо отмахнулась, словно досадуя более на его страхи, чем на грозившую им опасность, повернулась и пошла к карете.
— Укрыли бы вы плащом свою лошадь, мессер незнакомец, — посоветовал мне Джакомо.
Он был совершенно прав, но я всего лишь пренебрежительно пожал плечами.
— Пусть лучше сдохнет от холода лошадь, чем я, — грубо ответил я и принялся расхаживать взад и вперед по снегу, чтобы согреться.
Красота зимнего пейзажа никогда не оставляла меня равнодушным. Нередко его находят унылым, сравнивая с буйным ликованием весны, но я всегда попадал под очарование девственной белизны просторов, безмятежных и в то же время величественно-впечатляющих. На восток от Фабриано [Фабриано — город в Умбро-Маркских Апеннинах] начиналась широкая равнина, расстилавшаяся между Эзино и Музоне [Эзино, Музоне — реки, стекающие с восточных склонов Умбро-Маркских Апеннин в Адриатическое море] и доходившая до горы Комеро, чья округлая вершина выглядывала из поднимавшейся с моря дымки. На западе же, насколько хватало глаз, все было укутано толстым слоем снега: от едва видимых башен Перуджи [Перуджа — центр современной провинции Умбрия] до Тразименского озера [Тразименское озеро — крупнейшее из Апеннинских озер к северу от Рима], поверхность которого отливала серебром на фоне заснеженных полей, и от угнездившейся на самой вершине горы этрусской Кортоны [Кортона — центр коммуны в провинции Ареццо; расположен на обрыве высокого холма в 494 м над уровнем моря. С VIII в. до н. э. город был важным центром этрусков] до холмов Тосканы [Тоскана — историческая область Италии между побережьем Тирренского моря и Апеннинами], напоминавших тяжелые облака, нависшие на горизонте.
Громкий крик и последовавшие за ним проклятия вернули меня к действительности. Мои спутники сбились в кучу возле крутого обрыва на западном склоне холма и напряженно вглядывались в даль, туда, откуда мы только что приехали. Заинтересовавшись причиной их беспокойства, я подошел поближе. Мне показалось, будто внизу на равнине, на расстоянии не более мили от нас, сверкнули на солнце множество зеркал; присмотревшись, я различил отряд солдат в доспехах. Их было никак не меньше дюжины, и они мчались по нашему следу, хорошо заметному в глубоком снегу. Может быть, это и были те самые преследователи, которых опасался Джакомо? И тут у себя за спиной я услышал звонкий голос синьоры, облекший тот же самый вопрос в словесную форму. Она высунулась из окна кареты и пристально следила за приближавшимися к нам пятнышками мерцающего света.
— Мадонна, — испуганно выкрикнул один из конюхов, — за нами скачут всадники Борджа!
— Неужели у страха глаза настолько велики, что тебе удалось разглядеть, кто это, на таком расстоянии? — насмешливо отозвалась она.
Либо Бог наградил этого малого орлиным зрением, либо он в своем воображении увидел то, чего боялся, но ответил он не задумываясь:
— У них на знамени красный бык!
Мне показалось, что она слегка побледнела и ее брови дрогнули.
— Ради всего святого, поехали! — воскликнул Джакомо. — По коням, живее, олухи!
Ему не потребовалось дважды повторять приказ. В мгновение ока все сидели в седлах, а один из слуг занял свое место на передке кареты с вожжами в руках. Весьма бесцеремонно, словно я был одним из них, Джакомо велел мне возглавить вместе с ним кавалькаду. Я не стал особо привередничать, и мы помчались очертя голову по круто уходившей вниз скользкой дороге, ведущей к Кальи, ежеминутно подвергаясь опасности неизмеримо большей, чем та, что грозила нам со стороны преследователей. Страх, подстегивавший этих безмозглых трусов, казалось, заставил их позабыть обо всем остальном, и когда я обратился к Джакомо с увещеваниями, призывая его соблюдать осторожность и сбавить скорость, он лишь повернул ко мне искаженное ужасом иссиня-бледное лицо и прокричал:
— Не время мешкать, мессер. За нами скачет смерть.
— С такой же уверенностью я бы сказал, что смерть скачет перед самым нашим носом, — мрачно отозвался я. — Если вы решили поиграть с ней — не буду вам мешать. Но мне жаль свои молодые годы и совсем неохота свернуть себе шею и остаться здесь кормом для ворон. Я поеду медленнее.
— Gesu! [Иисус (ит.)] — воскликнул он стуча зубами. — Неужели вы боитесь?
В другое время его слова рассердили бы меня, но, понимая, в каком состоянии находился бедняга, я всего лишь весело рассмеялся:
— Тогда пришпорим лошадей, отважный беглец.
Впрочем, это едва ли возымело действие на бедных животных, которые, надо отдать им должное, вели себя куда более разумно и осмотрительно, чем их седоки. Мне думается, что только благодаря их инстинктивной осторожности да еще, наверное, молитвам, которые мадонна в своей карете возносила к Небесам, мы в целости и сохранности спустились на равнину.
И можно ли винить наших верных скакунов в том, что после напряженного спуска, сколь поспешного, столь же и опасного, сил у них хватило лишь на то, чтобы бежать легкой иноходью? Однако это обстоятельство, похоже, окончательно доконало трусливого Джакомо. Он постоянно оборачивался назад, словно в любой момент ожидал увидеть на вершине холма своих преследователей, и в конце концов натянул поводья и велел остановиться. Тут же заскрежетали кольца отдергиваемой шторки, и в окне кареты появилась головка мадонны Паолы, пожелавшей узнать о причине неожиданной задержки. Джакомо подъехал к ней поближе и убитым голосом произнес: