Меч звенел, Он просил не убивать его. Он был живой, как может быть живым любое волшебное оружие. В последнее время он слишком часто стал превращаться в дорожный посох, а это значит пора.
— Прости, друг. Ты, верно служил мне. Но тебя придется сломать.
Молчание. Меч успокоился. Он просто ждал ответа. Оружию неведом страх.
Прости, друг, пойми и прости. Ты жил дольше, чем многие твои сородичи, съеденные ржавчиной в курганах былых воителей. Ты всегда был со мной, а очень часто ты был мной. Все так просто и в то же время об этом стоит подумать. Детская сказка. Битва Добра и Зла, сломанный меч. Случайные встречи. Любой бы критик сказал, что так не бывает, что это неправильная, глупая история, достойная пера сочинителя чтива. А это — жизнь. Иногда она бывает причудливее сказки. Жизнь. Жизнь или просто существование в веках? Скажи, Меч?
Меч молчал. Лишь эфес в поле истинного зрения засветился каким-то странным светом. Засветился и погас.
Пойми, не дают имена тем, кого потом нужно сломать как ненужную вещь. Сломать того, с кем ты бился за свободу от хаоса! И это придумал не я. Так было заведено. Заведено...
Меч успокоился, и Олег больше не смотрел на него. Он всматривался в свое собственное отражение. Свое и в то же время чужое.
Он думал о многом и ни о чем. О том, что народ, созданный Творцом, чтобы быть великим, превратился в толпе людей в кучку изгоев. Они хотели быть великими, но все их потуги в современном мире Земли сводятся к тому, чтобы быть не как все. Подобно молодежи, которой свойственно пестро одеваться и шокировать толпу, они надевали на свои лица пестрые маски превосходства и ханжества. Ты друг, если ты свой. Ты друг, если не человек. А кто твой друг? Ты сам-то себе друг или нет?
Величие противно природе. Она создает всех равными. Кто возвеличивается, тот рано или поздно становится ниже самых малых. И те из бессмертных, что останутся еще на Земле хотя бы на жизнь, превратятся в ханжей, считающих себя господами над людьми. А это противно, очень противно. Тем более Олег осознавал, что иногда сам превращался в ханжу, считающего окружающий мир серой тенью, а себя и себе подобных яркими пятнами на ней. Яркими лишь по праву рождения, но не заслужившими это право.
За окном забарабанил дождь. Стало как-то спокойно и приятно. Олег снова вгляделся в Зеркало и увидел свои тотемы. Эта была первая религия людей. Религия, которой научили людей бессмертные. Отождествлять себя со зверем. Пусть это самый кровожадный и злобный хищник, но он не убивает просто так, и потому он всегда чище человека. Так появились кланы медведей, волков, соколов. И даже современные фамилии спустя века напоминают о древней вере отождествления себя с природой. В Зеркале Олег видел полярного белого волка. А на спине у него сидела скопа. Маленькая хищная птичка. Два тотема. Чтобы бежать по темному лесу, не разбирая дороги и одновременно парить над ним.
Олег огляделся по сторонам. В комнате царил полумрак. Помещение освещал один торшер. Тени плясали повсюду, тени истинного зрения. Они танцевали в причудливом танце. Это были тени тех, кто был всегда одним. И во всей этой кутерьме вырисовывалась одна большая тень. Волк и птица на нем с распростертыми крыльями. Значит, так надо. Это Путь, и ничего тут не изменишь. Птица и волк. Чтобы бежать и чтобы лететь. От кого и куда? Этого Олег не знал. Он расстелил постель и лег спать. Завтра будет решающий день. А пока спать. Только спать.
Но сразу заснуть не удалось. Зеркало засветилось привычным фиолетовым цветом истинного зрения. Его кто-то звал. Звал сквозь миры. Сквозь барабанящий по крышам дождь. Его звали, и теперь он знал — кто.
Фэ-а-та, Танцующая На Гребне Волны. Он ждал ее. Он ждал ее веками. Веками в облике человека. Кто это поймет? Кто?!! Кто скажет тебе: ты выдержал. Никто, кроме Бога. Это так страшно — обречь себя на жизнь человека. Но Олег думал о другом. О том, кто был в Зеркале. Изображения не видно. Только что-то напевал голос на языке Первых. Знакомый? Как он может быть знакомый через такое количество времени. Оказывается, может быть.
— Я ушла за тобой и не нашла.
— Куда?
— К людям. Ты же хотел быть с людьми. Я ушла за тобой. Но здесь другой мир.
— Вторичный?
— Да. Я уже умирала сотни раз. Поздравляю тебя с Битвой. С победой.
— Спасибо. Ты ушла из-за меня? Чтобы быть со мной?
— Нет, некоторые потом ушли, как ты. Ушли не за тобой, лишь по примеру.
— Скажи, ты помнишь меня?
— Да.
— Я тебя по-прежнему люблю.
— Ты лжешь. Ты любишь лишь мой образ.
— Пусть так. Пусть образ. Мне надо же кого-то или что-то любить.
— А как же Хозяин?
— Я ему только служу. Хозяина не обязательно любить. Почему ты связалась со мной?
— Не знаю. Я хотела сказать... Зеркало затуманилось.
— Сказать — ЧТО?
— Ты нужен мне, и я...
Зеркало стало совсем обычным. Откуда был сигнал, установить невозможно. Шай-Ама упал на диван и раскинул руки. Ему было хорошо. Хорошо, даже если его позвали просто так. Хотя теперь он найдет ее, в каком бы захолустном мире она ни была. Найдет! Если захочет...
А завтра намечается событие, по важности равное Битве. Пора. Олег набрал номер телефона Игоря. После долгих гудков заспанный голос ответил.
— Не забыл о вчерашнем? Метро «Бауманская», центр зала, десять часов утра.
— Не забыл, не забыл. Дай поспать, в конце-то концов.
— Спи.
Олег покурил и лег в постель. Сон не шел. На стене в истинном зрении маячили тени птицы и волка. Под странный шепот, раздававшийся из разных углов, он уснул, чтобы следующий день встретил его совсем другим.
Меч Бездны
Госпожу Элеонору разбудил слуга. Она задремала в своем кресле за шитьем у самого окна. Было хмурое утро поздней осени.
— Госпожа, там ваш вассал. Просит аудиенции.
— Я никого не ждала, — удивилась Элеонора фон
Одэнауэр.
— Зигмунд фон Рейнбах вернулся из Святой земли. Он даже еще не был в своем замке.
— А мой муж?
— Он один, госпожа.
— Позовите сыновей и дочь. Видимо, он привез важные вести.
Сердце Элеоноры болезненно сжалось. Гадкое предчувствие засело в нем. И этот сон, что видела она тогда. Зигмунд, их вассал, склонившийся над распростертым на земле Генрихом.
Он даже не пожелал умыться с дороги. Так и вошел в большой зал, пропахший дорогой и весь запыленный. В кольчуге и котте крестоносца. В руках у него было нечто длинное, завернутое в белую ткань.
— Госпожа. — Он преклонил колено.
Элеонора сидела в кресле в центре зала. Вокруг нее стояли трое сыновей и дочь. Помимо них в комнате было полно прислуги и.домочадцев.
— Госпожа, я рад видеть в добром здравии вашу семью. Но сердце мое омрачает весть, которую я обязан сообщить вам. Ваш муж, граф Генрих фон Одэнауэр, погиб, защищая мирных жителей, когда войско неверных штурмовало Иерусалим. Его тело покоится в Святой земле. Я был последним, кто видел его живым.
Элеонора внешне оставалась спокойной. Хотя Зигмунд видел, как напряглись черты ее лица. Остальные тоже встретили весть молчанием.
— Густав фон Одэнауэр, старший сын и наследник рода Одэнауэров, подойдите ко мне, — попросил Зигмунд.
Он развернул полотняный сверток. В нем оказался меч Генриха.
— Примите этот меч, а вместе с ним отцовское благословение. Это была последняя воля умершего.
Шестнадцатилетний Густав опустился на колено, принял из рук крестоносца меч, выдвинул его наполовину из ножен и поцеловал.
— Я принимаю его, — с серьезным видом сказал наследник Одэнауэров.
Кто мог знать сейчас, что через сотни лет этот меч будет держать в руках канцлер германии Конрад фон Аденауэр, наследник древнего рода и потомок крестоносца.
Зигмунд возвращался домой. Он уже ступил на свою землю. Вокруг были леса, где он любил бродить мальчишкой, голые поля. Было холодно и уныло, как это обычно бывает осенью. Он ехал по кромке леса и вдыхал пряный запах осенних листьев. Запах своей земли. Он был один. После того как погиб последний оруженосец, он не стал искать другого. Война для него закончилась, а о мирских нуждах он может позаботиться и сам. Зигмунд вспоминал, как обрел Меч и после забытья очнулся в одном из монастырей, где ему рассказали, как предводитель хорезмийцев велел тщательнейшим образом позаботиться о его судьбе. Он узнал, что резню беженцев удалось остановить, хотя слишком многие мирные жители погибли. Он узнал, что его неверный покровитель снабдил его деньгами, достаточными чтобы вернуться домой. Раны зажили очень быстро, и он сел на корабль в Константинополе.