Но ещё семь-восемь человек из класса Отто и Густава Далена поднимались на трибуну и говорили о необходимости восстановить порядок, и что надо подумать об учёбе Бернарда, а в Густаве Далене видится замечательный помощник префекта. Бернард, кстати, слишком легкомысленно принимал прорастающие социал-демократические идеи. Из-за этого порой создавалось впечатление, что он сам социал-демократ (однажды Бернард возмущённо отверг подобное обвинение, но осадок остался, дыма без огня не бывает).
Избирательная кампания продолжалась в таком же стиле.
Для Эрика и Пьера не вызывало сомнения, как надо голосовать. Реальная школа имела несколько больше голосов, чем гимназисты, и поэтому Эрик верил, что Отто и Густав Дален проиграют. Сам по себе напрашивался вывод, что ученики реальной школы чисто из инстинкта самосохранения проголосуют как Эрик и Пьер.
Но Пьер был настроен пессимистически.
И он оказался прав. Когда результаты голосования появились на доске объявлений на следующий день, выяснилось, что новый режим Отто — Густава одержал решительную победу. И они приводят с собой в совет целых пять новых членов.
«Тогда это война, — сказал Пьер, — и нас ждёт Монашеская ночь. Они попытаются придумать что-нибудь совершенно дьявольское для тебя. Они ведь должны сразу продемонстрировать серьёзность своих намерений».
Монашеская ночь наступала всегда сразу после публикации итога выборов. Никто, собственно, не знал, откуда пришло такое название, казалось, оно существовало вечно. Но само мероприятие, бесспорно, являлось своего рода актом возмездия для тех, кого считали новыми-и-крутыми. Исполнители действа прикидывали, насколько вызывающе новички вели себя во время осеннего семестра. Для неминуемой кары годились различные способы. Но вначале совет всегда врывался к намеченной жертве и вытаскивал её из постели. Далее следовали различные процедуры, о которых по школе ходило много историй. Одного особо дерзкого реалиста подвесили за ноги на флагштоке в десяти метрах над землёй. Он висел там и сперва плакал, а потом визжал как свинья почти час, прежде чем какой-то товарищ по комнате или одноклассник осмелился выйти, чтобы спустить его подобно флагу. Другого затащили в душевую и насильно обрили у него половину головы, третьему разукрасили свинцовым суриком все места с волосяным покровом (ему пришлось сбрить волосы повсюду, и у него, кроме того, появилась какая-то странная сыпь вокруг пениса). Обычное простое наказание сводилось к тому, что виновного школяра затаскивали в душевую и держали на привязи под потоком холодной воды. Существовала добрая дюжина способов поставить на место новых-и-крутых.
Во время Монашеской ночи учителя уходили к себе и засовывали вату в уши, или ставили на проигрыватель пластинку Вагнера, или придумывали что-то еще, лишь бы совершенно ничего не видеть и не слышать.
Вопрос сейчас заключался в том, какое колоссальное умиротворение приготовили для Эрика. Это бурно и радостно обсуждалось во время ужина. Все ожидали побития рекорда. Но что могло стать хуже, чем флагшток или сурик?
Кто-то слышал, что они задумали привязать Эрика голым к печной трубе на большом школьном здании. Другой знал наверняка, что планировалось обвязать его передние зубы стальной проволокой и вырвать их. По ещё одной версии, ему собирались защемить яичко щипцами для колки орехов. Измышления в столовой лились рекой.
А Эрика пересадили. Сейчас он дислоцировался у дальней стены вместе с второклассниками, неподалеку от стола первоклашек, где располагались директор школы и дежурный учитель. И его старшим по столу был новый префект Отто. Он был сегодня в школьном форменном пиджаке, а знак Ориона на его нагрудном кармане окружал блестящий золотой шнур.
Отто попытался подозвать к себе Эрика для горчичника сразу же после молитвы («Ты не стоял спокойно во время молитвы»), но Эрик, естественно, отказался.
«Подумай о Монашеской ночи, подойди сейчас и наклони голову, как маленький послушный третьеклассник», — издевался Отто.
Эрик посмотрел на потолок, как будто услышал что-то с той стороны.
«Странно, — сказал он, — мне показалось, что я услышал ржание. Может, это заржала серебряная лошадка».
А потом он снова принялся за еду, в то время как окружающие затаили дыхание, старательно пряча улыбки.
Фамилию Силверхиелм, которая буквально означала Серебряный Шлем, сначала стоило переделать в Серебряную Лошадь, а отсюда оставалось недалеко до Серебряной Клячи. Тогда прозвище Кляча напрашивалось само собой. При постоянных повторах оно приклеится окончательно.