Колянко впервые чуть заметно улыбнулся; что-то похожее на прежнюю хищную живость блеснуло в его глазах.
— Дело в том, — сказал он, — что хулиганство и преступность тесно связаны между собой. Выходит, вы этого не замечаете, так же как и поручик Дзярский долгое время не мог это понять. Он разграничивал две вещи — отдельно хулиганство и дурные привычки и отдельно преступность. И лишь смерть Кубуся убедила его в ошибочности подобных взглядов. Я вижу, чувствую, как оно есть на самом деле. Думаю… — голос редактора Колянко дрогнул, — мне кажется, был один человек, который мог бы всё разъяснить. Потому он и погиб… А я… У меня больше нет сил искать и размышлять… Боюсь, — сказал он так неожиданно и таким шёпотом, что у Гальского тревожно забилось сердце. — Я боюсь, — повторил он почти со слезами в голосе, оглядываясь вокруг, — вы слышите, я боюсь… Боюсь, чтобы мне не засыпали глаза толчёным стеклом! Чтобы кто-нибудь не полоснул бритвой по лицу! Сам не знаю, когда это может произойти и где… Боюсь!
Гальский подался вперёд.
— Тем более, — с нажимом произнёс он, — бессмысленно обвинять в этом убийстве Кубы ЗЛОГО. Кубусь Вирус погиб, так как что-то знал об этом деле, правда? Вы так считаете? А я думаю, что ЗЛОЙ — второй человек, который мог бы нам многое рассказать. Раз он не открывается, значит, борется самостоятельно, вот что. Однако, наверное, он ничего не имеет против раскрытия этих тайн, — Гальский умолк, вытирая со лба пот. «Я ещё очень слаб», — с досадой подумал он. — Но в этом что-то есть, — снова сердито начал он. — Должен существовать кто-то, кому была необходима смерть Кубуся Вируса, слишком много знавшего репортёра.
— В этом вы сходитесь с Дзярским, — неприязненно и равнодушно сказал Колянко. — Только для Дзярского ЗЛОЙ — именно тот человек, которому чем-то мешал Кубусь.
— Скажите своему Дзярскому, что он недотёпа, — холодно обронил Гальский; его худые щёки слегка порозовели. — Ведь даже малый ребёнок догадается, что ЗЛОЙ — это союзник газетчика, который борется с хулиганством.
Колянко наклонился к Гальскому.
— Хочу вам кое-что сказать, — он оглянулся вокруг, словно опасаясь подслушивания; его глаза сверкали, усы испуганно топорщились, — хочу кое-что сказать, — повторил он, — вот послушайте. Кубусь напал вовсе не на след ЗЛОГО, а на след КУДЛАТОГО. Я это точно знаю.
— А кто такой Кудлатый? — с напряжённым интересом спросил Гальский.
— Не знаю, — пожал плечами Колянко, тупо посмотрев на собеседника, — какой-то предводитель варшавских гангстеров.
— Вы сказали об этом Дзярскому? — резко бросил Гальский.
— Нет, — заикаясь ответил Колянко. — Зачем? Я боюсь! — внезапно выкрикнул он и поднялся со стула. — Я боюсь, понимаете, пан? Я не хочу иметь со всем этим ничего общего! Этот Кудлатый всё может сделать, всё, — задыхаясь шептал он.
— Не очень-то хорошо, — пробормотал Гальский. — Если Кубусь выслеживал этого Кудлатого, а Дзярский не знает… И всё время думает, что это ЗЛОЙ…
— Я ничего не хочу знать, — прошептал Колянко, опустив голову. — Пусть милиция сама ищет этого Кудлатого. Без меня. Дзярский не простачок, уверяю вас, пан доктор. — Он внимательно взглянул на Гальского. Это он был вдохновителем той фатальной статьи. Он говорил о единстве, о том, что в этом деле следует действовать сообща, хотел привлечь и вас, поскольку вы понимаете в подобных вещах, видели ЗЛОГО. Зачем я написал эту статью? Зачем? — Колянко обхватил руками голову.
Гальский погладил его по плечу.
— Хорошо, хорошо, — успокаивающе сказал он, — не будем больше об этом.
Несколько минут стояла тяжёлая тишина; со двора и из коридора доносился шум больничного полудня. Колянко казалось будто его что-то душит.
— А панна Маевская, — вдруг спросил он, — проведала вас, пан доктор?
— Нет, — ответил Гальский, — только дважды передавала привет через третье лицо, — добавил он через минуту и снова лёг навзничь, вспотевший и утомлённый, как человек, только начинающий выздоравливать, но переоценивший свои силы. «Неужели у меня опять температура?» — устало подумал он.
— Ну тогда до свидания, — поднялся Колянко. — Я пойду. Вы, верно, устали, пан Витольд. — Эта спешка была просто бегством: когда оборвался разговор о Марте, говорить стало не о чем.
— Спасибо за то, что не забыли обо мне, — сказал Гальский. — Приходите ещё, пан Эдвин, — дружески добавил он.