Освобождённый от кляпа, Антоний Пайонк долго и бессознательно тряс головой: во время бешеной езды его беспомощная голова ударялась о дно кузова, побитое тело глухо ныло.
— Милиция! — было первое слово, которое он пробормотал.
— Пан старшина, — взволнованно спросил Генек, — ради Бога, что всё это значит? Кто вас так отделал?
— Милиция! — уже истерично голосил Пайонк. — Помогите!
— Коллега, — умоляющим тоном стал уговаривать его Генек, — я тоже в мундирчике, вот погляди: ты в форме, и я в форме. — Он не знал, как говорить с этим охваченным страхом и болью человеком, даже сам стал заикаться. Помог Пайонку подняться и вылезти из кузова. Увидев идиллически-мирный вечерний пейзаж, почтальон немного успокоился.
— Сигарету, — попросил он.
Генек протянул ему пачку сигарет и спички. Пайонк закурил, жадно затянулся и уже увереннее проговорил:
— В милицию, пан шофёр! Там есть ещё девушка! Эти мерзавцы, которые меня так… ещё замучают её!
— Где? — удивился Генек.
— Я покажу! — воскликнул Пайонк и снова задрожал всем телом. Он отвернулся от Генека и опёрся лбом о край кузова.
— Как быть? Как быть? — шептал Генек. В поисках троса он ещё раз взобрался на платформу «шевроле» и, шаря в темноте, наткнулся на какую-то тяжёлую пачку. Вытащил её и увидел старательно упакованный и перевязанный шпагатом пакет величиной с небольшой чемодан. «Что это может быть?» — заинтересовался Генек. Заметив надорванный уголок, он сунул в пакет руку и вытащил несколько продолговатых картонных полосок. «Деньги? — мелькнуло в его сознании. — Нет. Слишком узкие». Спички, которые он зажигал, падали из рук; при свете жёлтого огонька Генек успел прочитать на полоске слова: «Польша — Венгрия». Сердце его сильно забилось — больше ничего не нужно было выяснять. Тысячи мыслей и догадок закружились в голове.
— Садись, пан! — обратился он к Пайонку, — едем!
Погасив свет в автобусе, он вынул из мотора ключ, а затем открыл кабину «шевроле». «Через двадцать минут я должен вернуться за машиной», — подумал он.
— Тут, на Саськой Кемпе, есть комиссариат, — снова начал Пайонк.
— Товарищ, — сказал Генек, — ничего не бойся. Сейчас будешь давать показания.
Через семь минут похожий на бульдога «шевроле» осторожно въезжал на Вейскую улицу. Антоний Пайонк, приобретший в этот вечер богатый опыт, ни о чём больше не спрашивал.
Юлиуш Калодонт в полдень вернулся домой и подошёл к дивану, на котором лежал Гальский.
— Пан доктор, — склонился он над больным, — я вам расскажу такое, что вы не поверите.
— Вернулась Марта? Она здесь? — воскликнул Гальский, приподнимаясь на локте.
— Нет, — Калодонт опустил глаза. — Вечером, — наконец проговорил он, — вы встретитесь со ЗЛЫМ.
Гальский сел на диване.
— И не стыдно вам смеяться над больным человеком? — с укором сказал он.
— Я говорю правду, — ответил Калодонт так просто и так искренне, что Гальский вскочил на ноги и через минуту с гримасой боли опустился на край дивана.
Вечером доктор Витольд Гальский сидел в киоске Юлиуша Калодонта и отвечал на раздражённые замечания клиентов, с явным неодобрением отзывавшихся об отсутствующем продавце.
Калодонт вернулся через полчаса и сказал, тяжело переводя дыхание:
— Уже. Можете идти. Гожая, одиннадцать. Он ждёт вас у ворот.
Сердце Гальского бурно забилось: теперь, когда невероятная фантастика последних месяцев и сегодняшнее сообщение Калодонта вот-вот должны были стать реальностью, — доктор поверил в это сразу, без сомнений и расспросов. Ощутил страшное волнение, — неожиданно придавшее его истощённому организму новые силы.
— А что с Мартой? — радость погасил больной вопрос, неотступно преследовавший его весь день.
Однако волноваться легче, чем добраться до ворот на Гожей улице. Это слишком близко, чтобы ехать трамваем или троллейбусом, но пока Гальский дошёл, он совсем замучился. Провожаемый тревожным взглядом Калодонта, доктор неторопливо двинулся от киоска, осторожно опираясь на одолженную у старика палку. Доковыляв за пятнадцать минут до нужных ему ворот, он почувствовал себя так, будто искупался в слишком горячей ванне. Сердце билось тяжело и с перебоями, что-то пульсировало в висках и щемило в пояснице; влажная слабость охватила всё тело, как мокрое полотенце. Остановившись на минуту, Гальский глубоко вздохнул, опёрся рукой о стену, потом, набравшись смелости, переступил железный порог ворот.