— Дом свободен, заходи, живи, кто хочешь.
И мыслей не было уйти. Повесил на крючок пальто и шапку, снял обувь и прошел к дивану. Сел и понял, как много пришлось набегаться за день. Оглядел обстановку комнаты внимательнее. Рядом с печкой стоял умывальник, над ним висел шкаф. Поднялся и проверил, что хранится в шкафу. Оказалось, что там хранились пакеты со всякой едой, которую не надо готовить: чипсы, сухие завтраки, сладости. Это было верхом наглости, но я не смог противостоять искушению. Открыл пачку чипсов и захрустел. Пока мой рот был занят, а ум свободен, догадался найти чайник. Он стоял в нише, вделанной в дымоход. Вода в нем еще была горячей. Среди пакетиков в шкафу нашелся и кофе. Я развел один пакет кофе горячей водой и с ним доел чипсы и начал пакет с сухими завтраками.
Всегда, когда вы едите чью-то еду, знайте, какой бы она не казалась бесплатной, за нее все равно придется платить. Мое сытое и согретое тело потянуло в сон. Прежде, чем упасть и забыться, взгляд упал на кухонный стол. На нем лежал лист бумаги. Невежливо игнорировать оставленные записки. Бумажный листок казался каким-то раритетным, желтоватым, рыхлым, но на нем очень гармонично смотрелся каллиграфический почерк автора записки. Он использовал шрифт, который давно был не в моде.
«Зловещание» — гласило заглавное слово записки. Я усмехнулся никчемной грамотности автора. — «Любой, кто прочтет зловещание до конца, примет его условия и скрепит договор кровью, попадает под сень стороны огласившей зловещание. Подписант, принявший условия зловещания, получает преимущественное право перед прочими людьми на любой вид деятельности, посмертную защиту от несчастных случаев, травм и болезней. Зловещание составлено на условиях взаимной выгоды и в качестве платы принимает тело подписанта после естественной смерти». Под текстом имелся пустой кружочек, куда, как я понял, надо было приложить окровавленный палец.
— Шутки шутите? — Спросил я громко.
Никто не ответил. Глупый розыгрыш, непонятно на кого рассчитанный. Зачем тело, когда обычно дьявол берет плату душой? Какая ценность в трупе?
— Тьфу! Еще задумался над этим идиотизмом.
Зловещание немного взбодрило меня. А может быть, это в комнате стало прохладнее. Мне показалось, что по полу потянуло сквозняком. Надо было разобраться, как работает печь.
Между печкой и стеной имелось пространство, в котором лежали деревянные чурбаки. Я вынул один. Ни дать ни взять, хозяин дома топил печь какими-то деревянными болванками, схематично похожими на человеческую фигуру. Либо он имел доступ к какой-то художественной школе, либо сам страдал хобби — резьбой по дереву. И тут меня осенила догадка, хозяин точно работает в художественной школе. Его «зловещание» как раз напоминало какой-то художественный прием.
Я проверил все чурбаки, и все они были обточены под человеческую фигуру. Многие из них криво, косо и вообще как попало.
— Брак, отходы, — решил я, — неудачный материал. Как надо не вышло, но на растопку сойдет. — Дверца печи открылась с противным скрипом.
Топить печь не был обучен. Мои герои умели все, я же, почти ничего. От спичек дрова не разгорались. Тогда я решил разжечь их зловещанием. Скомкал бумажку, подложил ее под тонкий конец чурбака, похожий на ноги и поджег. Старинная бумага разгорелась будто промасленная. Дрова занялись сразу.
— Вот как искусство разжигает сердца.
Жаркие отсветы пламени играли у меня на лице. Воздух, вытягиваемый из поддувала через колосники, напоминал скорбный вой десятка плакальщиц. Я закрыл скрипучую дверь, чтобы не слышать этот нудный плач. Мой взгляд упал на двустворчатую дверь в стене, левее печи. Я открыл. Там была тьма и неизвестный запах. Рядом с дверью имелся выключатель. «Щелк» — осветился закуток — угольный склад.
— Ну, да, одними дровами не натопишь.
Из угля торчала железная лопатка и валялось пустое ведро. Хозяйничать, так по полной, решил я и набрал в ведро угля. В комнате запахло, как в плацкартном вагоне зимой. Часть дыма вылетала из печки при открывании дверцы, а часть сочилась через заслонку, закрывающую дымоход. В комнате стало настолько тепло, что захотелось остаться в трусах.
Меня чуть не хватила кондрашка, когда мой взгляд упал на тот же самый листок, который я сжег полчаса назад. Зловещание опять лежало на столе. Ни протирание глаз, ни плевки через плечо, ни «Отче наш» не смогли избавиться от галлюцинации. Это был тот же листок, написанный тем же каллиграфическим почерком, на той же бумаге. Я был не один здесь? Кто-то смеется над человеком, заслуживающим сочувствия, но никак не насмешек? А что если это действительно сделка? Бред, бред, бред.