Потушив свет в комнате, Самсонов сел спиной к двери, взял лопату в руки и стал ждать. В мыслях он то и дело вспоминал родных. Однако чувство стыда заставляло его почти в страхе думать о чем-либо другом. Он не смел молиться, потому что знал – его намерения, как бы ни старался он их оправдать, отвратительны в глазах Бога. Напряженная душевная борьба мучила его, но Самсонов вновь и вновь говорил себе о предопределении, о неизбежности. А когда и это не помогло, он напоминал себе об обещании, которое дал давным-давно, – об обещании мести.
Он не смог бы сосчитать все ночи, которые провел в таком молчаливом бдении у дверей. Много лет назад он мучился бессонницей и не засыпал без топора в руках. А потом, когда вырос, когда выносил в душе чудовищный план, он перестал спать по ночам, если у него останавливались гости. Нет, он вооружался лопатой, садился к дверям, что вели в гостиную, и ждал – долгие мучительные годы. К его разочарованию – или счастью? – ничего не происходило, и Самсонов провожал уезжавших постояльцев усталой, вымученной улыбкой и полным слез взглядом. Противоречия точили его изнутри, заставляли сомневаться в желании отомстить. Он продолжал убеждать себя, что иного пути нет, и ждал – каждый год, каждое лето.
За окном шумели сверчки. Их мерное песнопение почти убаюкивало. Самсонов боялся, что этой ночью ничего не произойдет, и ожидания его напрасны. Он крепче сжал лопату в руках. Глаза потихоньку привыкли к темноте. Ночь была теплой, но Самсонова бил легкий озноб. Его взгляд упал на подставку, где раньше стояли дедовские иконы. Подставка пустовала уже давно – Самсонов спрятал иконы подальше, не в силах смотреть на молчаливое осуждение святых. Из степи едва слышно донесся знакомый смех.
Ночь прошла в тщетном бдении. Ожидание Самсонова не принесло результатов.
Утром, когда студенты позавтракали и ушли на море, Самсонов прошел в гостиную. Повсюду валялись сумки и походные рюкзаки, постель на кроватях заправили кое-как. Он кинул быстрый взгляд на печь и содрогнулся. Ее темный зев таил неизъяснимую враждебность. Он осмотрел печь со всех сторон, пытаясь совладать с подступившим страхом и отвращением, но не нашел в ней никаких перемен. Сегодня его ждала еще одна бессонная ночь.
В течение дня Самсонов старался забыться работой по участку. Время тянулось для него мучительно долго, невзирая на утомительный труд. Поняв, что беспокойство становится неодолимым, он решил вновь отправиться на рыбалку. Перед тем, как уйти, он захватил топор из своей комнаты.
На лимане был штиль. Вода, словно зеркало, уходила вдаль ровно и безмятежно. Самсонов плыл в лодке, поглядывая на топор, обдумывая свой план. Его рука потянулась за топором, он занес его над лиманом и хотел разжать пальцы. Он колебался. Стоило ему выбросить топор, и жизнь могла измениться в другую, возможно, лучшую сторону. Он провел с ним множество ночей, в нем заключалась его защита. Но в нем же было и напоминание об ужасе далекой ночи, что унесла жизнь его родителей и сестер. Топор с каждой секундой становился всё тяжелее, и ему захотелось навсегда избавиться от бремени, что он нес с собой так долго, так безнадежно.
Поморники пронеслись над головой Самсонова как зловещие ехидны. Он опустил топор в лодку и поплыл обратно, проклиная себя.
Когда солнце склонилось к горизонту, он не знал, радоваться ему или пугаться пуще прежнего.
Его постояльцы пытались завести с ним вежливый разговор во время ужина. Самсонов с неохотой принял приглашение и весь ужин угрюмо и сосредоточенно молчал, иногда вставляя невпопад свои реплики. Поняв, что хозяин их хоть и гостеприимный, да молчаливый, студенты потеряли к нему интерес, и Самсонов ушел к себе.
Пока ребята не улеглис, он стоял на коленях перед своей кроватью и перечислял в уме созвездия на небе. Когда в гостиной воцарилась тишина, он вновь вооружился лопатой, прильнул к двери спиной и принялся ждать.
Много раз Самсонов говорил себе, что нужно прекратить любые попытки исполнить задуманное, нужно сжечь дом и бежать как можно дальше от прошлого, которым он продолжал жить. Его останавливали образы его умершей семьи, их лица, покрытые кровью, выражали бессловесную муку. Он не мог оставить это просто так, не мог сдаться. Это было предопределено.