Дэнни сказал мне несколькими неделями раньше, что не смог попасть в австралийскую авиационную спецслужбу из-за того, что растянул коленную связку, тренируясь к тесту. Я проследил картину. Дэнни мог бы травмироваться, чтобы был повод не заканчивать курс.
Когда ему помогали взобраться на велосипед (на котором он поехал, крутя лишь одну педаль), он сказал печально: «Ребята, завтра вы меня можете не увидеть».
«Вы не должны грустить, — сказала Нонака сэнсей. — Вы всегда должны держать в голове какой-нибудь счастливый момент, и когда вы начинаете грустить, должны думать об этом моменте.» Я сказал ей, что курс угнетает меня. «Это ваш выбор», — ответила она. Когда в учительской было пусто, она иногда брала мою руку и играла, насмехаясь надо мной, своим большим пальцем придавливая мой. Однако это было трудно, когда я пробовал бороться с ее большим пальцем, она всегда побеждала меня, ее большой палец всегда прижимал мой, порхая весьма и весьма быстро, словно птица. Она никогда не проигрывала. «Теперь вы угнетены!» — говорила она, когда побеждала. Факт быть побежденным, борясь большими пальцами с шестидесятипятилетней женщиной, весьма ободрял меня. Она всегда ликовала, побеждая: «Почему я побеждаю? Несомненно потому, что вы слишком много думаете. Вы слишком интеллектуальны, чтобы победить меня!»
Стив, австралиец, который ушел с курса год назад, вернулся в город. Он зашел к нам на Фуджи Хайтс и рассказал о геологическом обзоре, которым он занимался в Лаосе. Его рассказ звучал увлекательно, в миллион раз соблазнительнее, чем клаустрофобия додзё.
— У тебя получается лучше, чем я ожидал, — сказал он в своем грубом, но все же дружественном тоне.
— Спасибо, — ответил я.
— Но ты все равно бросишь, не окончив, — сказал он, делая глоток чая.
— Почему? — я был ошарашен.
— Потому что я бросил.
Значит, подумал я, это Вызов.
Несмотря на свое грустное прощание, Дэнни пришел на следующий день. Он прохромал в офис додзё и проинформировал миниатюрного Андо-сенсея о сломанном пальце. Выражая прозаичное сочувствие, Андо дал ему две недели на выздоровление. Конечно, он все равно должен продолжать приходить в додзё, но сидеть в кресле и наблюдать каждую тренировку.
Для сеншусеев давалось мало времени на выздоровление. Как только травма заживала, ты сразу возвращался. Если доктор прописывал перерыв на месяц, то учитель в додзё давал перерыв на неделю, или иногда поощрял тренировки с травмами. Чем больше перерыв ты брал, тем больше ты отставал и тем больше была вероятность повторной травмы при возвращении к занятиям. И если ты мог хоть как-то ходить, то тебе нужно было каждый день появляться в додзё и наблюдать все тренировки. Если травмирована была верхняя часть тела, то нужно было сидеть в сейдза каждую тренировку. Это четыре с половиной часа сейдза каждый день, чего самого по себе достаточно, чтобы травмировать.
Если травмирована была нижняя часть тела, то сейдза не требовалась, но был специальных способ сидения на кресле для сеншусеев (спина прямо, ступни вместе — не перекрещены и ровно стоят на полу), и этот способ сидения не способствовал восстановлению сил.
Жесткая политика по травмам сеншусеев была еще одним традиционным способом «развивать дух». Идея заключалась в том, чтобы создать бойцов, которые могли бы исполнить долг вне зависимости от состояния тела. Целью было сломать субъективную связь между тем, как ты себя ощущаешь и как действуешь. Более того, ее нужно было подменить на определенную цель и достижение этой цели, используя тело, вместо того, чтобы позволить телу диктовать, какой должна быть цель. Если вы идете спать, когда ваше тело чувствует усталость; едите, когда чувствуете голод; или деретесь, когда чувствуете злость, ваше тело диктует цель, а не наоборот.
Когда мы начинали курс, Толстяк спросил каждого из сеншусеев о прошлых травмах. Многие это восприняли как возможность «похвастаться шрамами», Адам со всеми его многочисленными признаками бурноё молодости, проведенной на скейтборде, выдал все. Только Рэм спросил причину вопроса. «Для того, чтобы учителя знали, где могут быть ваши слабые стороны и в чем могут быть ваши ограничения, и насколько сильно вас можно загнать» — был ответ. Неспособность Адама сидеть спокойно была отчасти санкционирована его балладой о переломе колена в пятнадцатилетнем возрасте. Рэм сказал: «Что касается этого курса, у меня нет старых травм, о которых я мог бы рассказать». Теперь я понимал, что это была лучшая политика, признание старых травм всегда было путем для отступления. Рэм себе его не позволил.