Они перешли в другой бар, но слухи уже расползлись по округе. «О, нет, — швейцар упрашивал, — только не банда черных галстуков!» Все еще одетые как подобает на похоронах, в черных костюмах и черных галстуках, неуправляемая банда начала новую драку, когда приехала полиция.
Полиция в Раппонджи давно привыкла к сумасшедшим иностранцам — пьяным морякам торговых и военных судов в поисках приятного времяпровождения — и потому набрасываются с дубинками при малейшем знаке сопротивления.
Рубенс принял на себя командование в казавшейся весьма серьезной ситуации — преступное причинение ущерба, опасные телесные повреждения, фактические телесные повреждения, возможно даже наказание в виде краткого лишения свободы. Рубенс владел очень хорошим японским и он начал перечислять имена всех японских полицейских, которых он мог припомнить — ему требовалось найти ключик к офицерам с беспощадными выражениями лиц, готовых упрятать их за решетку. Люди, с которыми Рубенс тренировался в далеком 1986-ом к этому моменту должны были продвинуться вверх по служебной лестнице от уличных полицейских; люди, которых он знал, должны были быть дома в четыре утра в эту липкую летнюю ночь. В конце концов, он убедил полицию, хотя учителям пришлось щедро рассыпаться в извинениях перед полицейскими с суровыми лицами. В Японии все, кто имеет черный пояс выше третьего уровня, обязаны регистрировать свои руки в полиции. Никто из этих парней не был зарегистрирован, и если они были учителями, как утверждали, то они подавали плохой пример, разве нет? Пристыженные старшие чины айкидо в унисон кивали, склоняя головы, и молились, чтобы их отпустили. Газеты бы с удовольствием напечатали историю: ИНОСТРАННЫЕ МАСТЕРА АЙКИДО ОТМЕТИЛИ ПОХОРОНЫ ОСНОВАТЕЛЯ НОЧНОЙ ПОТАСОВКОЙ. С другой стороны, японская пресса настолько повязана интересами менеджмента и владельцев, дружки Канчо по военному времени в издательском бизнесе могли легко замять дурную огласку.
В изорванных и грязных костюмах, дебоширившие учителя легко выделялись по одежде, которую надели на вторую похоронную церемонию. Без исключения они выглядели потрепанной компанией, щурящейся от яркого солнечного света, некоторые с порезами от бритья и синяками. Не удивительно, что Пол так стремился отвести интерес от ночного происшествия.
Я набрался смелости поговорить с Жаком Пайе, «головорезом», используя в качестве повода для начала разговора мое короткое владение одним из его доги. Невысокий и жилистый, Пайе выделялся даже среди японских учителей. Он провел десять лет в Японии, последние пять в качестве близкого друга Канчо. Из-за жесткой иерархичности было невозможным для японца младше Канчо общаться с ним на равных. Пайе это удалось потому, что он был иностранцем. Это вызвало негодование в рядах японцев, но Канчо все устраивало, а потому Пайе на это не обращал внимания.
— Пять лет я пытался быть японцем, а затем поехал обратно во Францию. Я немного преподавал, пока не понял, что учу только тому, чему меня учили. Я давал те советы и учил тем уловкам, которым научили меня, и постепенно у меня стали заканчиваться слова. Я понял, что не знаю айкидо. Так что я вернулся обратно в Японию, и в этот раз я уже признал, что я — не японец, а иностранец. Хорошо, а в чем же преимущество быть иностранцем? Я могу игнорировать японские правила и пойти прямо к Канчо, именно это я и сделал.
— Я посмотрел на Канчо и сказал себе: Как этот ничтожно маленький человечек, который наверняка с каждым годом становится физически слабее, который только пьет чай и смотрит телевизор в своем офисе, а еще читает газеты и курит, как может он становиться сильнее в айкидо с каждым годом? Как это возможно? Потому что, я уверяю тебя, это действительно так — он был сильнее в свои семьдесят три, чем в семьдесят, и это продолжалось до тех пор пока он не заболел раком. Однажды я увидел как перегородка шоджи упала на Канчо и он упал. Он не устоял против веса бумажной перегородки, и я понял, что у него есть какой-то секрет, который сильно отличается от обычного понимания физической силы. А потому я попытался добраться до этого секрета.