— Каждый день я брею голову и думаю об айкидо и о том, что я должен тренироваться интенсивнее, — ответил Рэм.
— Это неправильно, — сказал Чида, — вместо того, чтобы думать о том, как ты тренируешься интенсивнее, и в это время брить голову, нужно в реальности тренироваться интенсивнее и мечтать о том, как ты бреешь голову.
Билл и я начали традицию, которую мы соблюдали впоследствии до конца курса. После тренировки мы зашли в кафе, где варили очень хороший кофе. Качество кофе было важным моментом для Билла, который вырос в Сиэтле и рассматривал болтовню в кафе за чашечкой хорошего кофе как одно из наиболее изысканных удовольствий в жизни. Для меня наши кофейные сессии также стали одной из тех вещей, которые я предвкушал с самого утра каждый день.
У Билла родился ребенок, дочь. Его жена переехала к своим родителям, чтобы ей было проще присматривать за ребенком.
Билл был краток на счет этой части своей жизни: — Я не думаю, что вам, ребята, интересно слушать истории про моего ребенка, так как я сам не испытывал интереса к подобным разговорам, пока у меня не родилась дочь.
Такая тактичность характерна для Билла. Хотя он сам не курил, он никогда не жаловался на дым и не цеплялся к курильщикам.
В нем было что-то старомодное, возможно потому, что он был воспитан престарелыми приемными родителями, а не своей собственной семьей, которая жила на пособие и кого он откровенно презирал. «Мне плевать, считается это правильным или нет, но это выводило меня из себя. Вот почему я понимаю Адама. Я знаю, что его родители такие же отбросы, как и мои.»
Билл был прирожденным атлетом, в школе он весьма успешно играл в баскетбол, но в колледже бросил из-за агрессивной соревновательности командных видов спорта. Хотя он считал, что Мастард его не любит (Билл испытывал потребность, чтобы его любили, но он был гордым, думаю, из-за этого он временами чувствовал себя одиноким), его считали — после неуязвимого сорванца Ника — одним из лучших айкидок.
Я видел, что Билл был почти в слезах после одной из тренировок Шиоды, когда мы должны были делать бесконечные верхние страховки через вытянутую руку. У Билла было защемление нерва в спине, и каждый кувырок пронзал его тело волной сильной боли. И хотя ему трудно было даже вздохнуть, он не жаловался. Он справлялся с этим молча и самостоятельно. Один раз после того, как Бен пошутил и мы все хохотали перед входом в додзё, Билл сказал: «Пожалуйста, не смешите меня — мне слишком больно смеяться.»
Когда Билл немного поправился, он пару раз пожаловался на то, как мало симпатии выказывали ему, когда он был болен.
— Но ты же никому не рассказывал! — сказал я. — Мы просто не знали, что тебе было плохо.
Билл ответил: — Никто не должен просить о сочувствии. Но это не значит, что неприятно, когда тебе сочувствуют.
Бешеный Пес и Адам были любимыми мишенями сарказма Билла. Когда Бешеный Пес хвастался в чайной о своих громадных жизненных планах: «Анна Мари и я планируем завести двух детей», Билл моментально съязвил: «Два и три десятых ребенка, совершенно средний результат?»
Как раз в этот момент я вступил в «Винстон Смитовскую» фазу своей жизни. Многие иностранцы проходит через эту неизбежную фазу, когда знакомятся с японской девушкой, которая имеет несчастье, как и большинство японских девушек, все еще жить с родителями. Сара, только недавно закончившая школу («Будешь поступать в университет?» — спросил я. «Ни за что», — ответила она, и рассказала про свои планы поехать в Индию к Саи Бабе, своему на тот момент любимому гуру, а также в Англию, родину Брайана Джонса), разумеется, жила с родителями. Она даже не могла дать мне свой номер телефона. О следующем свидании мы договаривались на предыдущей встрече, таким образом, наши встречи, узнав о любой из которых, как уверяла меня Сара, ее отец пришел бы в ярость, образовывали ненадежную цепь, связывающую нас вместе. Я был вынужден выискивать укромные местечки в парках и на набережных. Славное местечко, чтобы украдкой пообниматься, отмечал я и тут же замечал шалашик из старых картонных коробок — кто-то бездомный уже опередил меня и занял столь редкое уединенное место. А укромные места и вправду были в дефиците. Адептам секса на свежем воздухе хорошо в Париже, Нью-Йорке, или Сингапуре. Не в Токио. В Токио все площадки заняты. В парках нет зарослей кустов, деревьев значительной толщины и вообще травы сколько-нибудь заметной высоты. Зато нозоки, любителей подглядывать за влюбленными парочками, значительное количество. Нозоки — это люди, которые вполне адаптированы японской культурной традицией. Старые гравюры 17-го столетия изображают непристойные сцены, за которыми третий участник подглядывает в весьма кстати подвернувшуюся щель или отверстие — в современной жизни это скорее будет бинокль или подзорная труба с многократным увеличением. Ради этого нозоки готовы таиться за деревьями ночью, ковыряться для прикрытия у мусорных баков и притворяться, что ловят рыбу там, где отродясь ее не водилось, и ни один участок, покрытый растительностью, не остается без их внимания. Если есть какая-то черта, характеризующая японцев как нацию — то это явно должна быть склонность к подсматриванию.