Но дура дурой, а ведь получилось, что она одна все поняла. То есть не поняла, а так — собрала по кусочкам да забросила на мозговые полки. Только — не разобралась. И успеет ли теперь? И надо ли? Вот что теперь важнее — спастись или понять? Дурак один, профессор, которого она вычистила, всегда говорил: «Поймем причину, спасем больного». Ага, это хорошая формула для Брежнева и его застойного простатита. Сейчас-то чего из себя Парацельса строить? Понять, почему Вася прострелил пузо Пете? А тем временем Петя истечет кровью и отдаст концы. Только милиции радость. А жизнь человеческая — так, побоку. Пусть Петя с пулей в животе, а мы пока разберемся в росте преступности. Не по дороге ей было с этим профессором. Кто бы спорил, но не с ней.
А вот теперь по его вышло. Над кем посмеешься, тому и послужишь. Получается, если не понять, то все… Пишите письма, заворачивайте Наталью в ковер и бегом на кладбище. Нет, она не согласна так. Она бы по-христиански хотела, чтобы со словами, с поминками, с митингом в центре города. Только попробуй Дамиру с его татарским самосознанием об этом сказать. Заикнуться попробуй… Вообще выбросит на улицу, как собаку. Через крематорий. И пропадет вся красота…
…Поправилась. Наташа еле застегнула брюки и безуспешно попыталась втянуть в себя живот. Но он, как котлетный фарш, вздувался комками и переплывал линию талии. Ничего, в гробу все худеют. Господи, что за мысли…
…Да, Наташа была у Афины. В тот самый вечер, когда подруга стала птицей. Да, была. Пришла за своим и ушла… Тихо. Ее никто не видел, и никто никогда не докажет. А что телефон забыла, так мало ли… Может, она его раньше забыла… У нее, у Наташи, этих телефонов как грязи, и сотовый, и цифровой, и роуминговый… Подумаешь… Была и ушла. И вот тогда, наверное, последнее звенышко легло в цепь. Ей бы подумать, потянуть время… Но вот — срубила сгоряча.
— Отдай кафе. Тебе оно ни к чему. А мне — в самый раз. И место прибито. И по территории мое. — Наташа хотела по-хорошему, в принципе могла бы даже денег дать… В смысле — долг простить. А эта, тварь неблагодарная, возьми да и скажи:
— Тебе не надо. Тебе не потянуть. Столько всего на себя взвалила, — и запричитала ехидно: — Смотри, опомнишься, поздно будет.
— Ты о чем, дура? — Наталья Ивановна и не насторожилась совсем. Так, скорее от любопытства. — Чё мелешь-то?
— А вот проститутки у нас с тобой дети, — в противных скулящих интонациях сообщила Афина. — Не повезло нашим деточкам, в такой стране уродились…
— Ты чего ноешь? — спросила Наташа, разворачивая долговую расписку. — Меняю деньги на кафешку… Ну…
— Не повезло, говорю, — вздохнула Афина и закатила глаза.
У Натальи Ивановны зачесались кулаки. Да, ее Катя не отличалась непорочностью. Так ведь молодо-зелено. Фильмов насмотрелась, жизнь не разумом поняла, а через голые задницы телевизора. А Дамир через «Молодую гвардию», только что это изменило? Ничего. Остепенился. И Катюня остепенится. А эта сволочь, которая своего сдала в приют, еще будет рассуждать…
— Это тебе не повезло — ребенка как щенка… Спасибо, что не утопила, — процедила Наташа презрительно. — Вот с тех пор ты мне противна стала. Вот смолоду опротивела. Ух!
— А не тебе судить. Мальчик мой — как цветочек аленький. Всех чудищ уничтожит.
— Не… — спокойно выругалась Наташа. — Я по делу, а детей потом обсудим.
— Как хочешь. Я только судьбы наши сравнить хотела. Мой Славик к Жанке пристроен, а твоя Катька — все по рукам. Считай, мы с сыночком социальную справедливость восстановили. Вернули женщине то, что ты у нее отняла. И впрок тебе этот Руслан? Катьке твоей впрок? Смотри, что у меня есть. — Афина, как фокусник, из ничего, просто из ниоткуда материализовала кипу фотографий, на которых доченька Катенька в чем мать родила призывно улыбалась в разных гимнастических позах. — И как тебе это? Меняется на кафе? Или пусть дядюшка Дамир посмотрит?
— Фотомонтаж, — спокойно сказал Амитова. Она сама не знала, как сдержалась, как заставила себя успокоиться, чтобы не убить сразу… Полы, крашенные желтой вздувшейся краской поты… Особый шик. Вот на них и сосредоточилась, чтобы переварить ситуацию. — А Жанна знает? — вдруг неожиданно для себя самой спросила Наташа. — Жанна знает? Что Славик ее — твой, тьфу ты, гадость… Гадость какая…