Замер танк на старте. Замер аэродром. Взревела броневая машина и, рванув с места, проскочила всю взлетную полосу в клубах бензиновой гари. На том конце развернулся удалец-водитель, не тормозя, так, что с диким визгом понесло машину-красавицу кормой вперед. Выровнял водила танк, обуздал, как жеребца привередливого, и вновь разогнался чуть не до скорости самолетной. Тут и взлетной полосе конец. Ударил добрый молодец по тормозам, замерли катки опорные, но танк как по льду еще порядком по бетонке пронесло, черным следом взлетную полосу изукрасив. Аж дым из колес! Замер танк у самых ног товарища Сталина. Распахнул лобовые люки чумазый водитель. Весь улыбкой цветет. Товарищ Сталин — к нему. Руку жмет, обнимает: молодец! Ах, молодец!
А на очереди самолеты. Дальний бомбардировщик. ДБ. Красив, зараза. Ух, красив.
— На полный радиус до Берлина дотянем?
— Дотянем, товарищ Сталин!
— А до Рура?
— И до Рура, товарищ Сталин!
— Только машину до серии довести надо. До ума. Нам бы испытания скорее завершить.
— Завершим, товарищ Сталин!
— Сколько осталось?
— Четыре месяца, товарищ Сталин!
— А за месяц нельзя?
— Нельзя, товарищ Сталин.
— Почему нельзя?
— Физические возможности, товарищ Сталин. Летчик-испытатель под нагрузками нечеловеческими работает. Каждый полет — риск смертельный. Не знаешь, когда гробанешься. Садишься после трех часов полета — руки дрожат, зубы стучат. Вылез из кабины, на траву валишься — ноги не держат. Три дня после полета в себя приходишь. Трясет в полете. Ух, трясет. Двигатели то на взлете откажут, то в воздухе горят. Первый экипаж испытателей схоронили — правое крыло в полете отвалилось.
— А если постараться, ну не за месяц, а за два можно завершить?
— Нет, товарищ Сталин. Выше человеческих возможностей. Рождение машины — это как рождение человека. Не говорим же мы женщине: ну-ка постарайся да и роди побыстрее. Если постарается, получится у нее? Недоноска, понятно, можно произвести. Или мертворожденную машину…
— Хорошо, не за два месяца, а за три можно испытания закончить?
— Не от нас зависит, товарищ Сталин. Сколько ни пытайся, через пропасть не прыгнешь. Не заложена такая возможность в человека.
— Ладно, — сказал товарищ Сталин. — Ладно.
И вдруг тему сменил:
— А сколько летчик за полный цикл испытаний получает?
— Двадцать пять тысяч, товарищ Сталин.
Ничего на это не сказал товарищ Сталин, только подбородком повел, выражая мысль нехитрую: ого!
И летчики-испытатели ничего не сказали, видом сожаление выразив: не за зря деньги казенные проедаем, к тридцати годам седые все, и сколько нашего брата-испытателя по инвалидности списано, сколько навек к кроватям приковано, сколько нас обгорелыми мордами девок отпугивает, детей до плача доводит, а еще больше по кладбищам нашего брата покоится.
— Ладно, — повторил товарищ Сталин. Руки пожал, успеха пожелал и пошел к грузовому десантному планеру конструктора Гороховского.
И вдруг обернулся:
— А если за полный цикл испытаний по сто тысяч платить?
— Ха! — сказали испытатели разом, — Ха! Да за сто тыщ мы ее, товарищ Сталин, за три недели!
— Не надо за три недели. Посоветуйтесь между собой. За месяц сделаете?
— Не надо нам советоваться, товарищ Сталин! Три недели! Слово коммунистов!
4Повеселел товарищ Сталин, от дальнего бомбардировщика отходя. Тут, ловя момент, из-за плеча Холованов образовался:
— На Ягоду серьезный материал. Золото на Колыме ворует.
Помолчал Сталин, в землю глядя, повернулся к Холованову и ответил так тихо, чтобы даже и загоризонтный звукоуловитель расслышать не смог бы:
— Ягоду не трогать. Слухам и сплетням не верить.
Выждал Сталин минуту:
— Вам, товарищ Холованов, повторить? Повторю: любую работу против Ягоды прекратить.
5Ягода Генрих Григорьевич сегодня тоже на показе присутствует. На другом. Показ на даче НКВД в Коммунарке.
Отчет держат художники-модельеры. Новая форма для командного состава НКВД! Картинки в полный рост человеческий по стенам развешаны. Тут тебе и рабочая форма, и повседневная, и парадная для строя, и парадно-выходная. Зимняя и летняя.
Но не только картинки тут. Есть и образцы в натуре. Одеты добры молодцы в гимнастерки, мундиры, шинели. Вытянулись, как екатерининские гренадеры на плац-параде. Одно дело — картинка, другое — человек живой. Придирчив Железный Генрих. К каждому образцу присматривается, рукой трогает, в детали вникает, со специалистами совет держит.