— Может, не стоит? — Он нерешительно взял кружку, поднес к губам, рыбью унюхав вонь от стекла.
— Ну, не пей!
Знаменский поспешно поставил кружку, отодвинул от себя.
— Может, уйдем отсюда?
— Ну, уйдем, — Ашир взял его кружку, вылил пиво в свою, начал пить, явно без охоты, но допил до дна. — Пошли!
Вышли на шумную улочку, где, оказывается, расчудесный жил запах близкого базара, дыней пахло, виноградом мускатным, дымком жаровень. И не так уж было жарко, оказывается. Если плохо тебе, человек, загляни в еще худшее, и тогда назад потянет, как к радости. Таков всеобщий закон.
— Как после вчерашнего? Вижу, умеешь пить. А я думал — развалишься. Нет, обучили по заграницам. — Ашир, насмешливые, в прищуре, косил на Знаменского свои угольные, без белков, глаза. — А зачем так вырядился? На службе был? И кто же ты теперь?
— Референт без дела.
— Но в МИДе?
— Да, в вашем.
— Все-таки… А я вот безработный.
— Рассказал бы толком, что все же с тобой стряслось. Галдели, галдели мы вчера, но больше про себя и для себя.
— Правильно говоришь. Для того и пьем, чтобы выговориться, объяснить там что-то. Кому? Себе! Мысли-то рвут башку. Надо их выпустить, надо их в звук превратить. Вот этим вчера и занимались.
— И сегодня займемся?
— И сегодня, если поднесешь. Я — пустой.
— Куда пойдем?
— Лучше бы к тебе, к Дим Димычу. Светлана Андреевна сегодня выходная, раз вчера дежурила. Погляжу на нее. Я в нее влюблен. Вдруг да подсядет к нам. О, она строгая! Не всегда такой была. Ну, какой она была! Ай, какой она была! Но теперь улыбки не допросишься.
— А почему?
— Заинтересовала? Стенка в стенку теперь будете жить. Завидую тебе.
— У нее что же, своей квартиры в Ашхабаде нет?
— Все у нее есть, все, все у нее есть. Нет, я тебе не завидую. Когда такая женщина рядом, только труднее дышать. К ней руку не протянешь. Ты пошутил, а у нее презрение в глазах. Бежать надо от такой. Но, может, подсядет сегодня? Все-таки вы оба русские… Она запрещает мне даже смотреть на нее. Раз закричала на меня, чтобы не смотрел. «Все вы одинаковые!» крикнула. Я ее понимаю, я ей все могу простить. Я вел ее дело.
— Господи, и у нее что-то не в порядке?!
— А я ее люблю. Слово даю, пошел бы за ней на край света.
— Есть еще и подальше Ашхабада край? — усмехнулся Знаменский.
— Есть. Ну, приглашаешь к себе?
— Пошли. Но тогда надо прихватить что-нибудь.
— Прихватим в «Юбилейной». У меня там буфетчица знакомая. Вел ее дело.
— Буфетчица? Так ты же по особо важным был.
— Женщины, учти, всегда в особо важные влипают дела. Без женщин таких дел и не бывает.
— А у Светланы Андреевны — тоже особо важное было?
— Следователи не болтливый народ, учти. Про себя — можно, про других молчок. Пешком идти долго, в троллейбусе надо ехать. Пошли к стоянке. Побежали! Вон троллейбус!
На стоянке, когда подбежали, толпился народ, все больше женщины, потные, с большими сумками, хурджумами, из шершавой, жаркой и на глаз ткани. А троллейбус, когда подкатил, когда раздвинулись неохотно его двери, таким жаром дохнул, столько в нем людей было, что сунуться в его нутро показалось Знаменскому делом невозможным.
— Поехали на такси! — ухватил он за рукав Ашира, ринувшегося было к дверям.
— Совсем ты у нас бай, Ростик Юрьевич, — сказал Ашир и вяло поднял руку, шагнув на проезжую часть. — Когда отвыкать начнешь?
Машины проносились мимо, не было среди них такси. Но вот и мелькнул зеленый огонек, но тоже промчался мимо.
— А, будем час тут стоять! — сказал Ашир. — Наши таксисты любят сами себя катать.
Но проскочившее такси вдруг остановилось, а потом, — о чудо! — начало пятиться к ним, а водитель, когда машина встала, перегнулся и распахнул дверцу:
— Прошу, Ашир Атаевич!
— А, знаешь меня? — зорко глянул на водителя Ашир. — Поехали, Ростик. Знакомый человек приглашает. Знакомство — великая сила.
Уселись позади водителя, машина рванула, старенький это был драндулет, разболтанный, выцветший и извне и изнутри, но поджарый, горбоносый хозяин был похож на джигита, он и был джигитом, и машина слушалась его, трепетала и рвалась, как старый, а все-таки ахалтекинской породы конь.