Но Дима его оплошности не заметил, Дима улыбался радостно и увлеченно, он был ребенком, и ему нравился этот заезжий человек, который так увлеченно ему принялся рассказывать про все то, про что он сам отлично знал, но по открыткам и книжкам, а этот рослый дядя там был, там ходил.
И улыбалась Светлана, радуясь радости сына, счастливой этой минуте.
Подошел Дим Димыч, еще издали кивая. Предовольный был у него вид.
— А в баню ихнюю заглянули, Ростислав Юрьевич? — спросил он. — У них там что-то вроде спортивного зала выходило. И баня и гимнастические упражнения, игры. Умели жить древние! Все проще у них было, на колесницах передвигались — приметили глубокие колеи от грубых колес на дорогах? — но, просто-то просто, а жили, кажись, умнее нас, сложных да быстрых. Природнее жили.
— Да, был и в бане. Нет, там мне не понравилось. Это в Риме бани были гимнастическими залами, а там, в Помпеях, какие-то маленькие, с низкими потолками комнаты, крошечный бассейн, выдолбленный в камне, каким-то подземельем мне показалось это место.
— Ага, вы не учли главного! — обрадовался Дим Димыч. — Зной! Там не только мылись, там спасались от зноя. Нам бы такую баню! Нет, умели, умели жить древние.
— По слухам, пировали без меры, — сказал приунывший Ашир, уныло присевший на свой ящик с бутылками. — Так пировали, что проворонили извержение, хотя их предупреждали, я читал, предупреждали.
— А мы, Ашир, вот здесь вот, вот тут вот, — затрясся у Дим Димыча палец, когда он стал тыкать им себе под ноги, — а мы не проворонили?! Собаки накануне выли, овцы, все отары за три дня уже сбились в гурты, встали голова к голове и ни с места, а мы — ноль внимания! Нет, люди ничему не умеют научиться! История не учит, а констатирует! Мы — неразумные! Мы беспечнейшие! Мы… Уж и не знаю, как нас обозвать…
Стало тихо. Да, вот тут, на этой земле, погибли у него двое маленьких детей и в калеку превратилась жена.
— Вы думаете, почему наш мальчик заинтересовался гибелью Помпеи? снова заговорил Дим Димыч. — А потому, что он ашхабадец. Не важно, что землетрясение наше произошло за многие годы до его появления на свет божий. Не важно! Он на такой же земле живет, как и та — на грозной! Здесь все у нас нешуточное. И мальчик понимает это. Сердцем понимает. Дети умеют понять очень многое. Они умнее нас, если хотите. Взрослея, мы теряем, а не обретаем. Уверен! Теряем, а не обретаем. Они… они ближе к природе…
15
Не удалось застолье с горделивой Светланой Андреевной, присевшей у краешка стола, снизошедшей до них. Сломался образ. Иной открылась. И она, иная, не могла быть сейчас рядом с ними, а занялась сыном, который пришел к Дим Димычу, и тот тоже не мог быть с ними, а занялся мальчиком, у них много было общих дел, общих интересов, Дим Димыч был мальчику крестным, а немой этот мальчик был ему из прошлого голосом, памятью его собственных детей, драгоценным был для него гостем.
Уселись вдвоем у столика, вяло попивая теплое и противное шампанское, оказавшееся в картонном ящике Розы-джан.
— Лучше бы там и остались, у Розы, — уныло сказал Ашир. — А то жуем ее плов остывший, который особенно не идет под горячее шампанское. Знаешь, я заметил, ты понравился мальчику. Что я ни делаю, он со мной ни разу не улыбнулся. У тебя талант располагать к себе людей. И даже Светлана, — Ашир понизил голос, — даже она стала смотреть на тебя по-другому. Ты ей свой. Между вами сами по себе ниточки протягиваются. Тут ничего не поделаешь, дорогой, тут ничего не поделаешь. Человечество опутано ниточками, которые тоньше паутины и крепче каната.
Вышла из дома Светлана, ведя сына. Она переоделась, они собирались уходить. Вчерашний строгий костюм был на ней, но не вчерашней она была, сломался образ, смягчился, что-то утратила она в глазах Знаменского, но что-то обрела, поближе ему стала — у него беда, но и у этой женщины беда. Еще какая! И у Дим Димыча вся жизнь из бед, и у Ашира все скверно, — дом этот, люди здесь были под стать ему, одним миром мазаны, ему легче тут дышалось. И горы, и небо, и древняя земля, грозно притихшая, — тут ему и жить, в мазанке этой, а дальше уже и некуда.
— До свидания, Ростислав Юрьевич! — сказала Светлана, вскинув руку. Дима прощается с вами. Нам пора в интернат. К нашему доктору. До свидания, Ашир!
Ашир вскочил, выпрямился, статным стал, хоть и был в бесформенной одежде.
— До свидания, Светлана Андреевна! Дима, не забывай старого Ашира! Глаза его осветились, и на смуглое лицо вплыл румянец.