— Громадное! Наигромаднейшее, уважаемый Александр Григорьевич! — Меред не позволил себе улыбнуться, только на Знаменского скосил лукавые глаза, приятельски чуть-чуть ему подмигнув. — Красивое только и лечит! Возьмем, к примеру, ту же девушку… Какая разница, в конце концов, какое у нее лицо? Если вдуматься! Но мы тянемся к красоте, ибо это главный закон гармонии. А гармония, не мне вам объяснять, уважаемые москвичи, главный закон жизни. Я правильно говорю?
— Вы где учились, Меред? — смеясь, спросил Знаменский. — Не на философском ли факультете?
— Выше, выше поднимайте, дорогой Ростислав.
— Может, в академии общественных наук? — спросил Самохин. — У нас? В Москве?
— Выше, выше поднимайте, уважаемый Александр Григорьевич!
— В инспектуре ЦК? — спросил Самохин, повнимательнее глянув на Мереда.
— Это, конечно, совсем высоко! — Меред почтительно свел ладони. — Но я еще выше учился.
— Ну, брат! — радуясь этому веселому малому, наиграл изумление Знаменский. — Разве есть что выше?
— Есть, дорогой! — Меред выждал, округлил глаза, таинственно понизил голос. — Я у жены учился. И учусь. А она у меня секретарь обкома. — Он развел руки, уронил голову. — Вы знаете, что это за наука — каждый день, каждый день, каждый день? И ночью тоже! Нет, это вам не академия общественных наук! Что академия?! А вообще-то я окончил семилетку и курсы киномехаников.
— Так, так, очень забавно излагаете, — сказал Самохин и позволил себе улыбнуться, тем более что чал, который он потягивал, кажется, начинал завоевывать его доверие. — А теперь определим нашу программу. Я бы хотел прежде всего встретиться с руководством.
— Прежде всего мы встретимся с шурпой, — сказал Меред и молитвенно повел носом. — Слышите благоухание? Несут! Шурпа — это суп, где встретились барашек и козленок. Какой там суп! Это — блаженство! На три пальца огненного жира! Под шурпу можно выпить бутылку водки и никто не заметит, что ты пьян!
— Три пальца жира?! — ужаснулся Самохин.
— А для начала икорка паюсная, рыбка горячего и холодного копчения… Все наше, все дарит нам Седой Каспий! Прошу!
Две официантки с двух подносов сгружали на стол пленительнейшую еду, эти дары Седого Каспия, разом смешавшие свои царственные запахи. Официантки действовали быстро, споро, отмелькали их полные руки, и женщины удалились, отмелькав внушительными бедрами, а на столе, на скучной только что скатерти возникла скатерть-самобранка с яствами.
— Прошу! Скромный завтрак… — Меред даже голову свою круглую и кудрявую вобрал в плечи, таким скромным считал он свое угощение. — На скорую, как в России говорят, руку… Вам что налить, Александр Григорьевич, «кубанскую», «столичную»?
— Но я страшусь жира! Какая там водка?! — Бедный Самохин утратил всю свою сановность. — Мне бы творожку немного…
«Смертельно больной старик…» — вспомнились Знаменскому слова Ашира. И вспомнилась расплавленная площадь перед аэровокзалом, на которой померещился Ашир Атаев. Померещился, не явился. А они вот здесь, слуги его затеи. И чал на столе. Но еще и эта еда замечательная, которая старику страшнее яда.
— Чал все снимет, — сказал Меред. — А страшиться надо только змеиного укуса и предательства друга.
— Из лекций жены? — спросил Знаменский.
— Н-е-е-т! Это народное. Жена меня учит марксизму-ленинизму.
— Да?! — оживился Самохин. — А! Икорки я все же отведаю! Но копченостей — ни за что! И не упрашивайте! Это главные мои враги!
— Главные наши враги — сомнение в своих силах и робость при исполнении желаний! — провозгласил Меред. — Так выпьем же, друзья, чтобы эти враги никогда не мешали нам в ответственный момент!
— Шутник вы, шутник, я гляжу! — Самохин судорожно тер ладони над столом, не решаясь и уже почти решаясь протянуть руку к чему-либо из этих яств. — А! Рюмочку я все же выпью! Крохотульную!
— Чал все снимет, — сказал Меред.
— Да, обучен ты совсем не худо, — сказал Знаменский. — И все жена?
— Зачем про жену спрашиваешь? Нельзя спрашивать про жену! Нет, это еще до нее. Киномеханик — тоже наука. Везде свой человек. Даже грабитель в пути не остановит. Он знает, что человек везет фильм к чабанам. Я прошел большую школу, друзья. Потому я такой веселый, что я такой ученый. А жена, что жена? Я — несчастный человек. Я не могу вас пригласить к себе домой. В туркменском доме хозяин муж. А как я, скажите, могу быть хозяином в своем доме? Нет, конечно, не совсем несчастный человек, но все-таки я немножко неудачно женился. Меня оправдывает только то, что тогда она была всего лишь инструктор райкома комсомола. Выпьем, дорогие москвичи! Мои заботы — не ваши заботы!