Скриб уныло посмотрел на кружку с ценнейшим напитком и зачем-то отодвинул ее в сторону. Паулюс лишь удивленно взирал на это действо. «Плохой знак», — подумал он. Добавил в свою кружку меда, отхлебнул, с удовольствием причмокнул и с довольной ухмылкой сказал:
— А чего тянуть? Уезжай сейчас. И герцогиню свою прихвати.
Скриб дернулся, поднял глаза на монаха. А когда сказанное дошло до его сознания, вскочил на ноги, потянулся через стол и схватил святого брата за скапулярий.
— Если ты хоть слово скажешь об этом при ком-то еще, клянусь, найду и убью тебя! — зарычал он. — Только попробуй сболтнуть. Она герцогиня — ты монах. И есть тайна исповеди.
Паулюс, продолжая хохотать, оттолкнул Скриба обратно в кресло.
— Да успокойся ты! Лучше выпей, — он пододвинул приятелю его кружку. — Хорошее вино, и мед хороший. Я тебе как друг советую. Скажи ей, кто ты, она сама за тобой побежит. Все они одинаковые. Хоть герцогиня, хоть харчевница.
Трубадур устало потер лицо ладонью, будто это помогло бы сбросить с себя все печали, как утро сбрасывает ночной сон. Все они одинаковые. Все одинаковые. Он видел, как рыжие пряди разметались по постели. Видел «ясность ее глаз. В которых страсти под покровом ночи есть исступленность…»
Одинаковые… В минуту слабости она была другая. Чего так ему и не простила.
— Это невозможно, — хрипло выдохнул Серж, — ты знаешь, шутка обернулась моим кошмаром. Герцог не представил меня ей как своего родственника. Со слугами я обращался на равных. Она и приняла меня за слугу. О, как я забавлялся поначалу, теперь… забава пролилась слезами — моей души. Коли она не любит трубадура, ей быть судьба женою короля.
— Послушай, сын мой, — брат Паулюс сделался серьезным, насколько это позволяло вино, третий день льющееся в его глотку почти без перерыва. — Твоя любовь совершенно затмила твой разум. Неужто ты и вправду осмеливаешься думать, что достопочтенная герцогиня де Жуайез, браком с которой не гнушается сочетаться сам король Трезмонский, в здравом уме пойдет под венец с безродным придворным музыкантом?
Скриб издал горький смешок, как и лицо его было искажено горечью. Кружка снова оказалась в его руках, и он медленно добавил в нее меду.
— О нет, мой друг, не настолько я безумен. Пусть бы хоть сказала, что любит… И я предстал бы равным ей по крови и по богатству. Любовь есть равенство сердец, умов и душ. Меня же, трубадура, она презирает.
— Как у тебя все сложно, — сонно пробормотал Паулюс. Отодвинул в сторону свою кружку, сложил руки и склонил на них голову. — Ступай, сын мой, и прежде, чем совершить глупость, подумай дважды. Но если эта глупость может доставить тебе удовольствие — не думай вовсе, — сказал он Скрибу, закрыл глаза и через пару минут мирно захрапел.
«Хорошее напутствие!» — подумал Серж. Достал свой дульцимер и тихо, почти в такт похрапыванию Паулюса, стал напевать под нос:
Вся сила жизни — ясность ее глаз.
В которых страсти под покровом ночи
Есть исступленность… Ах, чужие очи!
Родные очи! Уст ее атлас -
Услады, вдохновения источник.
Они блаженство или боль пророчат?..
Отставил инструмент в сторону. И решительно опустошил третью кружку вина, изрядно разбавленного медом. Он никогда не пьянел. Но все-таки надеялся.
ІІІ
1185 год, Фенелла
В восточной части замка, в самой высокой его башне, располагались любимые покои Его Величества короля Трезмонского Мишеля І де Наве.
Отсюда наблюдал он за стражами в замковом дворе, разглядывал подданных у фонтанов на улицах и рыночных площадях Фенеллы, любовался долиной, окружавшей его столицу. В ясную погоду из башни можно было увидеть все тринадцать вершин, между которых раскинулся Трезмон, а в грозу мимо окон мчались сизые облака, обгоняя друг друга и скрывая собой все королевство.
В восточную башню пару месяцев назад Мишель велел перенести витраж незнакомки. Ее образ увидел он лишь однажды во сне, но больше не забывал никогда. Портрет занял место одного из башенных окон, проем которого был увеличен городским каменщиком. Рассветные лучи заставляли улыбаться губы прекрасной девушки, а закат туманил печалью ее синие как небо глаза.
Сегодня молодому королю было особенно тяжело смотреть в эти глаза. Словно он предавал их и предавал что-то очень важное, что скрывалось в глубине его сердца.
С тяжелым вздохом отвернувшись от витража, Мишель отринул мечтания. Важным нынче было иное. Глядя на город, раскинувшийся под его ногами, он размышлял о предстоящей свадьбе. После нее он значительно расширит земли королевства и укрепит свое право на трон Фореблё. Так завещал ему отец: добиваться утверждения власти Трезмона любыми способами. Впрочем, брак с герцогиней де Жуайез приносил ему не только новые владения, но и давал надежды на появление здоровых наследников, в чем во все времена нуждается любой королевский род. А род де Наве, единственным продолжателем которого был Мишель, особенно.
— Вы видели ее год назад в ночь после Змеиного дня, Ваше Величество? — раздалось вдруг за его спиной. И тяжелая дубовая дверь со скрипом затворилась.
— Кто вы? — недовольно спросил Мишель.
Он очень не любил, когда его беспокоили в башне.
Шаги зазвучали под каменными сводами замка. Незнакомец приблизился к королю и стал возле витража плечом к плечу с ним.
— Мэтр Петрунель, сир, из герцогства Мерфруад. Вы, верно, слыхали об этих землях. У нас шьют лучшие одежды из шкур и мехов.
Король Мишель с нескрываемым любопытством разглядывал человека в темных одеждах. Тот вел себя как близкий друг, даже по-хозяйски, ничуть не смущаясь присутствием истинного хозяина. Было в его хитроватой улыбке и остром взгляде, который он прятал под тяжелыми веками, нечто отталкивающее. Это заставило Его Величество насторожиться.
— Что привело вас в наши владения, мэтр? — спросил король царственным тоном, как и подобает правителю сильного государства.
— Она, — кивнул Петрунель на витраж. — Через два дня, в Змеиный день, ваша свадьба. И тогда она будет навек потеряна для вас. Как и то, что она хранит.
— О чем вы? — удивленно спросил Мишель.
— Ожерелье на ее шее. Это же ваше ожерелье, верно?
Золотая змея с изумрудным глазком — Мишель видел его на некоторых портретах своих предков, но никогда не держал в руках. Никто не знал, было ли оно украдено или исчезло по иной причине. Разные легенды и слухи, похожие на сказки, передавались шепотом в каменных коридорах замка. Но Мишель не верил ни одним, ни другим. А ожерелье был склонен считать фантазией придворных художников.
И все же мэтр ожидал его ответа.
— Верно, — задумчиво сказал король.
— Ведь не давало оно вам покоя целый год? — не унимался гость.
— Мое беспокойство к вам касательства не имеет, мэтр Петрунель. Зачем вы здесь? Чего вы хотите?
— Вернуть Змею истинному владельцу, — поклонился мэтр. — Иначе конец Трезмону. Веками она хранилась вашей семьей и оберегала вас и ваших подданных. Были светлые времена в королевстве. Была гармония, было процветание. Теперь же настала темная эпоха. Разве с исчезновением ожерелья не стали преследовать всех нас беды? Смерть королевы-матери двадцать лет назад была первым знаком последующих горестей. Она не произвела на свет дитя, что должно было родиться. И вы остались единственным наследником рода. Ваш отец более не женился. Вы потеряли Фореблё и надежду его вернуть. В дальних провинциях голодают. Да и здесь держатся лишь вашей милостью. И все началось с исчезновения ожерелья. Вам ли не знать, сир!
— А если я скажу, что это больше похоже на истории, которыми няньки пугают непослушных детей?
— А если я скажу, что девушка с витража существует? И год назад это был не сон?
— Что же тогда это было? — в голосе короля явственно слышалась насмешка.