– Он любил меня. Младший сын сквайра из Лейкмира. Хорошая партия для дочери викария. Катаясь на лошади, он упал и очень сильно разбился. Ноги перестали ему служить.
– И ты не пришла к нему? Не сказала, что готова быть рядом с ним всю жизнь?
Она молчала, целиком уйдя в воспоминания.
– Он ничего не говорил. Понимаешь, никто не знал о нашем чувстве. Наверно, нам помешала бы. Что мне оставалось?
– Я бы пришла к нему и сказала обо всем сама.
– Женщина не вправе так поступать. – Она снисходительно улыбнулась.
– Почему?
– Потому что… должна ждать, когда у нее попросят руки и сердца. А он не мог попросить, будучи… когда стал инвалидом. И я ничего не могла – женщине положено ждать.
– Кто так сурово распорядился?
– Бог, судьба, обычай… называй, как хочешь.
– Я бы не допустила такого. Явилась бы к нему и сказала, что выхожу за него замуж.
– Тебе еще многому нужно учиться, Девина.
– Так научи меня…
– Есть вещи, которые познаются на опыте.
Я много размышляла о Лилиас и порой начинала сомневаться, в самом ли деле ею двигало желание выйти замуж, а может, то было лишь стремление стать гувернанткой, и она просто подыскивала себе место в какой-нибудь семье, вынужденная любить… работу, а вовсе не мужчину.
Я очень полюбила Лилиас, знала о ее любви ко мне, и в те несколько недель перед смертью мамы страх Лилиас перед будущим особенно приблизил ее ко мне, так что после нашей домашней трагедии дружба наша стала еще крепче.
Но я росла, и происходили события, которые недвусмысленно говорили – Лилиас недолго удержится в нашем доме.
Совсем недавно уехала нянюшка Грант. Уехала жить к двоюродному брату на ферму. Ее отъезд глубоко меня опечалил. Она была няней моей мамы, осталась рядом после ее замужества, приехала за нею в этот дом, а потом еще нянчила меня. Она утешала меня, когда я видела страшные сны, падала и разбивала коленки. Я навсегда запомнила дни своего детства. С приходом зимы нянюшка выводила меня в сад за домом и терпеливо сидела на скамейке, пока я лепила снеговика. Помню, как она с криком вдруг подхватывала меня на руки.
– Так оно и случится. Неужели ты хочешь превратить свою старую няньку в снеговика? Посмотри на себя. У тебя в глазах бесенята пляшут. Ты маленькая злодейка, вот ты кто.
Помню дождливые дни, когда мы сидели у окна и ждали, когда прояснится и можно будет пойти гулять. Сидели и пели на пару:
И вот нянюшка Грант ушла, оставив чудесные воспоминания и унеся с собой часть моей жизни, которую называют детством и от которой отгородил меня занавес в тот ужасный день, когда я вошла к маме и увидела ее мертвой.
– Дочери год положено ходить в трауре, – возвестила миссис Керквелл. – Для нас, я полагаю, хватит от трех до шести месяцев. Шести для меня и мистера Керквела. Трех для служанок.
Как же ненавидела я черную одежду! Она напоминала о маме, которая лежит мертвой на своей кровати.
Все в доме изменилось. Порой меня охватывало ощущение – вот-вот что-то случится, и мы ждем только, как нами распорядится жизнь. Лилиас точно ждала, когда ее позовет отец и скажет, что я подросла и в ее услугах больше нет надобности.
Что касается отца, он теперь отсутствовал чаще, чем прежде. Я радовалась его отлучкам. Я боялась оставаться с ним вдвоем за столом. Мы оба слишком хорошо помнили, что один стул отныне пуст.
Не то чтобы отец был замкнутым человеком. Он просто казался всегда закованным в броню условностей. Правда, мама умела ее пробить. Я не раз видела, как подергивались уголки его губ, готовых расплыться в улыбке, которую он старательно пытался подавить. Я думаю, отец относился к маме с нежностью, что меня удивляло, ибо мама была совсем на него не похожа. Она не придавала никакого значения формальностям, а он не мог без них жить. Помню его мягкие увещевания, когда мама как-то сказала нечто, на его взгляд, непозволительное. «Дорогая… дорогая, ну разве можно…» Мне почудилось даже, что, изменяя себе, он улыбается. Будь мама полной хозяйкой в семье, в нашем доме царило бы веселье.
Однажды мама сказала:
– Твой отец – хороший человек, он исповедует высокие принципы и усердно старается не отступать от них. Иногда я думаю, что жить приятнее, если не заноситься чересчур высоко, ведь тогда не придется разочаровываться в себе.
Я не вполне поняла, что мама имела в виду, но когда попросила ее объяснить, она со смехом сказала:
– Это все забавы моего ума… Ничего особенного. – Потом она пожала плечами и прошептала: – Бедный Дэвид.
Я не понимала, почему мама жалеет отца. Но она не добавила больше ни слова.
Недели через три после смерти мамы в нашем доме поселилась тетя Роберта, сестра отца. В день похорон она болела и не смогла присутствовать на церемонии прощания, но теперь здоровье ее полностью восстановилось.
Тетя оказалась полной противоположностью отцу. Он был замкнутый человек и держался отчужденно. Тетя Роберта – наоборот. Ее голос, пронзительный и властный, разносился по всему дому. Она смотрела на всех нас с нескрываемым разочарованием.
Тетя была незамужней. Миссис Керквелл, которую очень обидело появление в доме тети, утверждала: нет ничего странного в том, что мисс Глентайр не сумела найти мужчину достаточно храброго, чтобы взять ее в жены.
Тетя Роберта возвестила, что прибыла к нам, поскольку отцу после смерти его супруги нужна в доме женщина надзирать за ведением хозяйства. Мама никогда ни за чем не надзирала, поэтому заявление тети было принято в штыки. Более того, оно вызвало во всем доме переполох, ибо означало, что тетя Роберта собирается остаться здесь навсегда.
С первого дня тетя принялась разрушать наш уклад. Возмущение ее действиями нарастало, и мне стало ясно – наши слуги вскоре начнут подыскивать себе новые места.
– Хорошо еще, что мистер Керквелл терпеливый человек. – Таковы были слова миссис Керквелл, сказанные как-то Лилиас по поводу настроений среда слуг. Свой рассказ моя гувернантка закончила так:
– Думаю, как бы ни было здесь хорошо, терпеть такое выше человеческих сил.
– Я очень хотела, чтобы тетя Роберта уехала.
К счастью, отец не отличался таким терпением, как мистер Керквелл.
Однажды вечером за обедом между ним и тетей Робертой состоялся довольно ядовитый разговор.
Речь шла обо мне.
– Хочу напомнить, Дэвид, что у тебя есть дочь, – начала тетя Роберта, накладывая себе пастернак с блюда, поданного Китти.
– Я как будто об этом не забываю, – отозвался отец.
– Она взрослеет… и быстро.
– Всегда считал, что не быстрее других девочек ее возраста.
– За нею нужен присмотр.
– У нее есть прекрасная гувернантка, и, надеюсь, на ближайшее время этого достаточно.
– Гувернантки! – фыркнула тетя Роберта. – Что они знают о том, как выводить девушку в свет?
– Выводить в свет? – в смятении выкрикнула я.
– Я не с тобой разговариваю, Девина.
Я разозлилась: она считала, что я до сих пор в том возрасте, когда меня видят, но не слышат, и тем не менее уже созрела для выхода в свет.
– Вы говорите обо мне, – резко возразила я.
– О, боже! Куда катится мир?
– Роберта, ты вправе оставаться здесь сколько угодно, – спокойно прервал ее отец, – но я не могу позволить тебе взять бразды правления моим домом в свои руки. В нем всегда царил строгий порядок, и я не желаю его менять.
– Не понимаю тебя, Дэвид, – возразила тетя Роберта. Мне кажется, ты забыл…
– Это ты забыла, что уже не старшая сестра мне. Да, я моложе тебя на два года, но это имело некоторое значение, когда мне было шесть, а тебе восемь. Однако сейчас я не нуждаюсь в том, чтобы ты присматривала за моим хозяйством.
Тетя была ошеломлена. Пожав плечами, она, с миной философического смирения на лице, пробормотала лишь:
– Неблагодарность иных людей выше всякого понимания.