========== «Лучшее лекарство», Антонин Долохов/Вальбурга Блэк. ==========
— Что я сделала не так?
Антонин громко фыркнул и перешагнул через деревянные обломки. Вся квартира была усыпана какими-то опилками, крошками и кусками дерева — он подозревал, что это была тяжелая дубовая дверь, которую просто разнесло в щепки. Дверь было немножко жалко.
— Пробралась в мою квартиру, возможно?
Вальбурга улыбнулась краешком ярко-бордовых губ и горько покачала головой. Он прищурился, оглядывая её с ног до головы. Желтоватые отблески дешевой грязной лампы падали на её лицо, выглядящее болезненно-бледным и бесконечно уставшим. Она посмотрела на него, и Долохов словно впервые увидел сеточку морщин на её лице.
Она стояла у грязного немытого окна, оперевшись бедром о край подранного подоконника. Вся в чёрном, хмурая и словно постаревшая за те три месяца, которые они не виделись.
— Он ушёл, Антонин. Просто взял — и ушёл. Понимаешь?
Она взглянула на него — коротко и безнадёжно, её яркие глаза потускнели и выглядели двумя безжизненными стекляшками. Вальбурга обхватила себя руками за плечи, словно ей было холодно. Тонкие пальцы в блестящих черных перчатках тряслись.
— Он ушел, Антонин.
Долохов нахмурился — она звала его по имени раз в семилетку, и каждый раз происходило что-то из ряда вон выходящее.
— Из-за этого ты нахер выбила мою дверь?
Вальбурга ничего не ответила.
Антонин сбросил с плеч потрепанную черную мантию, мокрую насквозь и полностью пропахшую какими-то приторно-сладкими женскими духами. Вальбурга отвернулась к окну — теперь он видел только её сгорбленную спину.
— Давай напьемся?
Она не плакала, нет. Вальбурга никогда не плакала, даже в школе. Он никогда не помнил, чтобы она лила слёзы или просто рыдала над чем-нибудь. Антонин смотрел на неё вскользь, словно видел впервые. Она дрожала то ли от холода, то ли от ещё чего-то, но он сдержал желание погладить её по плечу — знал, что с Вальбурги станется запустить в него каким-нибудь фамильным мерзким проклятием.
Она ненавидела, когда её жалели.
Поэтому он поступил иначе: стряхнул грязную мантию на одинокую косоногую табуретку и взмахом палочки призвал из шкафа полную бутылку водки и пару рюмок.
Вальбурга подавленно молчала, пока Долохов лениво разливал водку в удивительно чистый хрусталь. Пара бесцветно-прозрачных капель упала на манжету его рубашки.
— Дай я.
Она неслышно отлепилась от подоконника и подошла поближе, отбирая у него бутылку. Глотнула прямо из неё, оставляя на узком горлышке влажный отпечаток бордовой помады.
— Пойдём, Вэл.
Он осторожно увлек её в сторону гостиной, аккуратно перешагивая через щепки и острые стеклянные осколки.
Она плелась рядом, так и не выпустив бутылку из рук. Антонин усадил её на продавленный коричневый диван и помог стянуть мантию. Вальбурга стряхнула чёрные лаковые туфли и поджала под себя босую ногу; он потушил свет взмахом палочки.
— Почему он ушел?
Она тяжело привалилась к его плечу, и Долохов подавил смешок: они сидели в крошечной съемной квартирке где-то на краю Лондона, пили водку и молчали. Такое бывало часто — в прошлом, когда они учились вместе и сидели за одной партой, пинаясь ногами под столом. Или когда учились — Вальбурга зачем-то разбиралась с бумажками отца в его отделе, а он пытался пройти стажировку на аврора. Или в день её свадьбы — Вальбурга не посчитала нужным присутствовать на собственной брачной ночи, а он был слишком пьян, чтобы уговаривать её осчастливить мужа.
— Из тебя так и не вышел министерский червь, — зачем-то сказал он, отбирая у неё водку. Вальбурга взглянула на него недоуменно, а потом принялась стаскивать с рук перчатки.
— Не вышел, — подтвердила она тихо.
— И аврор из меня тоже не вышел.
Он глотнул; водка приятно обожгла горло.
— Ты убиваешь намного лучше, чем защищаешь от других убийц.
— Разве могу я оставить своих коллег без заработка?
Она расхохоталась, но веселья в её голосе не было; завозилась устало, а потом улеглась к нему на колени.
— Я могу убить твоего сына. Хочешь?
Он сам не знал, зачем предложил ей это — просто в тот момент это показалось ему правильным.
Она молчала. Только прикрыла веки и чуть отвернула голову, и теперь он смотрел на изгиб её шеи и длинные жемчужные серьги. Он запустил руки в её волосы, распуская гладкие черные кудри из легкой французской косы, короной уложенной на голове.
— Нет, — она отрицательно покачала головой, и белые серьги запутались в густых чёрных прядях. Красиво так, будто с картинки.
— Тогда зачем ты пришла, Вэл?
Она снова не ответила; Долохов погладил её по волосам.
— Почему ты живешь в этом грёбанном клоповнике?
Он снова фыркнул.
— Больше не живу. Благодаря твоим стараниям, Вэл. Зачем было выбивать дверь?
— Ты не открывал.
Антонин расхохотался.
— Логично. Меня не было дома.
— Но теперь-то есть.
— Теперь есть, — согласился он насмешливо.
Вальбурга снова улыбнулась. Она говорила что-то про своего сына, про мужа, что-то про министерство и авроров, но он больше не слушал — допивал водку и долго думал; когда же решил ответить, то понял, что Вальбурга давно спит, сжимая его руку во сне. Её изможденное бледное лицо казалось теперь почти что умиротворенным. Он поцеловал её куда-то в волосы.
Долохов вздохнул, откинулся на спинку дивана и прищурился, вглядываясь в темноту. На потолке сидел паук.
Он знал, что водка — отличное лекарство для разбитого сердца. А ещё Долохов знал, что всё равно убьёт её сына.
========== «Удачное знакомство», Антонин Долохов/Рита Скитер. ==========
Их познакомила Белла.
Рите недавно исполнилось двадцать два, и она получила повышение на работе. Беллатрикс хохотала — Рита знала точно, что именно она похлопотала об её новой должности. Не только о должности — пять лет назад Белла устроила её на эту работу.
Грёбанные три года Рита просиживала задницу в душной маленькой комнатушке с чахлым фикусом и третьесортными статьями о новых котлах, которые публиковались на последних страницах газеты.
Теперь Рите исполнилось двадцать два, у неё наконец-то новая должность — и маленькая комнатка с открытой форточкой и горшком с розовой фиалкой.
И это был полнейший провал.
Рита каждую пятницу стабильно накачивалась огневиски в каком-нибудь дешевом маггловском кабаке, а потом блевала и ревела всю субботу.
Белла по таким местам ходить не любила — она недовольно надувала губы и брезгливо морщила нос, поправляя черные кружевные перчатки на руках; Рита насмешливо фыркала и звала её выпить в воскресенье. Она приходила.
Познакомила их тоже Белла. Она называла его только: «Долохов» и никак иначе, липла к нему, как пиявка и смеялась. Рита равнодушно цедила огневиски по глотку — оно было горьким и мерзким, но она пила не ради хорошего вкуса.
Долохов усмехался — не улыбался, нет, этот оскал нельзя было назвать улыбкой. Рита щурилась: он ей совсем не нравился. Белла что-то щебетала, то и дело хватая его за руку или прикасаясь, будто невзначай; Рита только морщилась в отвращении, а Долохов пил какую-то прозрачную бурду из стакана.
— А я говорила тебе, Долохов, она тебе понравится!
Белла снова хихикнула и поцеловала его — Рита скрупулёзно проследила за тем, как она испачкала его щеку яркой помадой. Она заворковала что-то ещё — опьяневшая и весёлая, но Рита её не слушала. Рите хотелось спросить про мужа Беллы, но она этого не делала, хотя очень желала. Долохов продолжал улыбаться, на этот раз — снисходительно. Он совсем не слушал Беллатрикс, только и делал, что пил и поглядывал на Риту с легкой заинтересованностью, будто мясник на кусок получше.