Легче всего было с любительницами адреналина или желанием залезть в штаны к одному из самых безжалостных боевиков Тёмного Лорда и серийному убийце: их приводило в восторг каждое его движение, и им нравилась каждая жестокость и грубость, безнаказанно сходящая ему с рук; ни одна из оттраханных им дамочек с желанием найти себе приключений на задницу никогда и никому на него не жаловалась. Им он нравился просто так, как может нравиться притягательная, но опасная тварь. А ему нравилось то, что он им понравится любым. Они расставались довольные друг другом — Долохов был удовлетворен, а они были счастливы. Иногда он их даже запоминал, чтобы столкнуться чуть позже и повторить всё заново, но подобное случалось не так уж и часто.
Со вторыми было намного сложнее, особенно с теми, которые хотели от него что-то получить: заказать убийство, кого-то припугнуть, с кем-то поговорить и прочее, прочее… чаще всего они напоминали Долохову обыкновенных резиновых кукол с пустыми глазами; они смотрели на него и боялись так отчаянно, потому что видели в нем больше от монстра, чем от мужчины. Таких он трахать особо не любил; в конце концов, кого может завести женщина, которая ложится к тебе в постель с таким надменным и брезгливым видом, будто исполняет долг? Кого-то вроде Ориона Блэка, но это уже совсем другая история. Хотя, если подумать, именно этим они и занимались — платили по своим долгам. Антонин предпочитал брать с них деньгами или ещё чем: как бы он не старался, эти пустоголовые неэмоциональные куклы были годны лишь для того, чтобы о них подрочить, да и не факт, что удачно.
То ли дело те, которых он выбирал самостоятельно.
Тут уж добавлялся новый пункт: маггла или ведьма, это было совершенно не важно, и Антонину было на это плевать, его заводило другое.
Их страх.
Он мог его чуять, этот страх — они боялись иначе, не так как те, которые платили; эти женщины являлись не просто инструментом для удовлетворения похоти, они были жертвами. И если те, кто платил собой, могли уйти, то своих жертв Долохов живыми не отпускал: обычно после него у них не доставало пальцев, прядей волос или ещё какой-нибудь части тела. Не все они доживали до наступления утра — иногда он мог придушить их слишком сильно, или не рассчитать удар, или травмировать их так, что гуманнее было бы добить.
Тем дурочкам, которым редко везло вырваться от него, спокойной жизни было не видать — Долохов запоминал их лица и их имена, мог вспомнить гладкость их кожи, наизусть рассказать о созвездиях родинок на окровавленных спинах или содрогающихся в рыданиях плечах, помнил на вкус их безумный животный страх и дикую раздирающую боль. Он помнил их наизусть и никогда не забывал. Каждая из них была достойна его памяти — некоторым он даже цветочки приносил, а Вальбурга только качала головой и говорила, что это слишком даже для него — возвращаться на место преступления, чтобы удовлетворить своего зверя, дико воющего внутри, царапающего когтями его горло и просящего все больше и больше крови.
Долохов хотел от них только одно — насытиться ужасом, страхом и болью до отвала, задохнуться в их безумии и толкнуть их как можно ниже, ведь особая пикантность заключалась в наблюдении за тем, как они ломаются в его руках и скулят, глядя испуганными молящими глазами.
Он их хотел. А они его нет.
Она попала под все три категории сразу.
Когда она подсела к нему за столик в каком-то грязном маггловском баре, он сначала подумал, что ей от него что-то нужно. И, конечно же, угадал.
Он всегда угадывал, что они от него хотят. Это было что-то вроде дара.
— Я хочу, чтобы вы убили моего мужа.
Она даже слова ему вставить не дала — сразу же пошла в наступление; Долохов снисходительно подумал, что она наверняка гриффиндорка. И снова не ошибся.
— Потише, пташечка, — ответил он насмешливо, а потом поболтал дешевый разбавленный виски в стакане, — тише едешь, дальше будешь. Знаете о таком правиле?
Она фыркнула и нетерпеливо постучала ноготочками по грязному столу. Он на неё даже не посмотрел — ему было плевать на то, как она выглядит, он уже чувствовал запах её страха, который струился влажным кальянным дымом по её коже; слышал рваный стук её колотящегося сердца. Она его уже боялась, только пока что не знала об этом.
— Знаю. Кричать буду как можно тише.
Долохов наконец-то поднял на неё глаза и расхохотался. Она была красивая, рыжая, и в глазах у нее плясало пламя от зажжённых факелов. Он жадно скользнул внимательным взглядом по её рукам — она нервно постукивала пальцами по столу и мяла сигарету; он был уверен, что она никогда не курила.
— Ну-ну, пташечка, — Долохов наморщил нос, а потом улыбнулся, — не так быстро. Звать-то тебя как?
Она взглянула на него — зло, бешено и раздражённо, и он смог различить в темноте цвет её глаз, ранее спрятанный плотным облаком липкого фиалкового дыма. Глаза у неё были красивые, словно две чаши с зеленой водой. Она была слишком бледная, на тонкой молочной коже выделялись маленькие веснушки, их было очень много.
— Миссис Лили Поттер, — бросила она незамедлительно, кривясь в неудовольствии; швырнула вперед свою ненависть переливом звонкого голоса, будто кинула косточку цепному псу, — однако я желаю стать мисс Эванс как можно скорее.
Долохов улыбнулся снова. Лгала она так бездарно, что ему это даже понравилось — он точно знал, что она пришла не за этим. В глазах, подёрнутых густой малахитовой дымкой, сиял не страх, но боязнь. Интересно, а хвост она за собой привела? Антонин со вздохом покачал головой и пригубил виски. Оно оказалось отвратным. Жаль. Орден совсем не жалеет своих женщин.
— Ну пойдём, Лили-будущая-Эванс. Сначала аванс, а там посмотрим, — снисходительно сказал он, ссыпая на стол горстку золотых монет; она поджала губы. Долохов окинул её взглядом с головы до ног, задержался ненадолго на длинных ярко-рыжих прядях и улыбнулся. Для такой красоты он найдёт правильную подачу.
Лили-будущая-Эванс безропотно подала ему дрожащую маленькую ладонь, и он переплёл их пальцы, а потом потянул за собой; она и не думала сопротивляться, словно ещё не понимала, что её ждёт. Лили не сопротивлялась, когда он прижимал её к стене и целовал её губы до крови. От неё пахло яростью, виски и горькими свежими духами.
— Трахнешь меня?
Долохов кивнул, целуя её снова, а Лили не сопротивлялась, наверняка следуя идиотскому орденскому плану. Вот идиоты. Он трахал её долго и со вкусом, сжимая рыжие кудри в кулаке и прикасаясь к веснушкам на её спине; она была покорной и отзывчивой, но только до тех пор, пока он не сжал её горло в цепкой хватке. Лили захрипела и вцепилась ногтями в его руку, сипло дыша и кашляя. Дура. Долохов совершенно не собирался отпускать её целой.
“Она была сама во всем виновата”, — подумал Долохов равнодушно и закурил; дым вился фиолетовыми змеями по распущенными волосам Лили. Ему было пора уходить. Он затушил сигарету о стол, натянул на руки сброшенные ранее перчатки и накинул на голову капюшон; его не должны были заметить. Напоследок он швырнул на пол десяток золотых монет. Этого хватило бы ей с лихвой.
Через сутки безуспешных поисков пропавшей с важной миссии миссис Лили Поттер было найдено её истерзанное окровавленное тело, лежащее на белых хлопковых простынях.
========== «Достойная дочь», Люциус Малфой/Нарцисса Малфой. ==========
Когда-то давно отец сказал ему, что из дочерей Эллы Розье ничего путного не выйдет; Люциус пропустил его слова мимо ушей, а зря. Абраксас оказался прав, хотя тогда им двигала всего лишь обида – эта самая Элла Розье оставила сиятельного лорда с носом и выскочила замуж за претендента повыгоднее.
Отец сказал, что Элла Розье была самовлюблённой меркантильной шлюхой, и что дочери у неё будут такими же. Люциус ему не верил: Друэлла Блэк была похожа на греческую богиню любви, а младшая её дочь, Нарцисса, и вовсе казалось прелестным ангелом.