— Блядские кудри, — говорит Сириус на одном из семейных ужинов. Беллатрикс изумленно вскидывает тонкую черную бровь и равнодушно глотает красное полусладкое вино с края прозрачного бокала; мать насмешливо хмыкает. Сириус хочет то ли провалиться под землю от стыда, то ли отрезать себе язык.
Он выбирает тактику сбежать. Сдавленный глухой смешок Беллатрикс несётся за ним вслед, а её глаза не обжигают колючим холодом — жалят горячей кипящей смолой расширившихся зрачков.
— Блядские кудри, — объясняет Сириус смеющейся Эванс. Эванс хорошенькая, рыжая, с мягкими вьющимися кудряшками и россыпью веснушек на молочной нежной коже… Сириус видел другую кожу — пергаментно-сухую, бледную до ужаса, мелово-болезненную. Эванс смешно; Сириусу совсем нет.
На каникулах он всем рассказывает, что трахался с грязнокровкой, у которой были шикарные волосы. Мама хмыкает и пьёт какой-то бесцветно-горький алкоголь с горла, а кузина Белла покровительственно улыбается, показывая безупречные белые зубы. И пьёт кофе — с ромом и какими-то пряными восточными специями.
— У тебя блядские кудри, — плюёт он Белле однажды, встретив её в коридоре. Она поправляет алмазную заколку для волос в виде прозрачно-белого черепа и тонко усмехается. Руки у неё по локоть запрятаны под чёрным тонким кружевом атласных перчаток.
Он оскорбляет её снова и снова, а Белла смеётся.
— Глупый, — говорит Беллатрикс, улыбаясь снисходительно и насмешливо, её губы дрожат в ухмылке, а рот, накрашенный бордовой помадой, ярко выделяется на белом лице, — какой же ты глупый, мой маленький младший брат. Я ведь знаю, что ты за мной подглядываешь.
Свечей рядом нет, но её чёрные шёлковые волосы — как и чёрные кипящие глаза сияют кровавым багрянцем. И пахнет от неё тоже чем-то багряным. Кажется, кровью.
========== «Братско-сестринское», Сириус Блэк/Беллатрикс Лестрейндж. ==========
В комнатах кузины Беллатрикс очень темно, словно в замкнутом каменном мешке средневековья без права выхода; вязкий ночной сумрак обволакивает всё с ног до головы каким-то душным чернично-чернильным коконом, и это “всё” вокруг зудит странной пугающей вибрацией. Сириусу даже кажется, что это жутко. Даже не кажется — он знает, что это жутко и неправильно, все связанное с Беллой тоже жуткое и неправильное, но…
У неё такие красивые волосы.
В тусклом отсвете полусгоревших восковых свечей волосы Беллы — мерцающая лавина чёрных кудрей — это острые белые плечи, едва ли кокетливо прикрытые влажной сумрачно-дымчатой вуалью густых волос-паутинок; туго сплетенные между собой шелковистые змеи. В свете свечей по волосам Беллы ползут кровавые пауки. Сириус вытирает вспотевшие ладони о брюки.
Конечно же, она его не звала. Совершенно, совершенно не звала; Сириус знает это точно. Насмешливый излом чёрной брови и дрогнувший в улыбке уголок бордово-алых губ — это совершенно не приглашение, но ему впервые плевать на очередную насмешку Беллы. Она всегда над ним насмехается, всегда. С самого детства.
— Что ты здесь забыл, мой маленький младший братец?
Взрослая кузина Белла — красивая кузина Белла, у неё красивые волосы, красивый рот, красивые руки, даже глаза — и те настолько красивые, что он просто не может удержаться.
Удержаться и не свернуть ей шею.
Она расслабленно полулежит в тяжёлом кожаном кресле, упираясь острым локтем в подлокотник; её голова небрежно откинута на спинку, а волосы текут непроглядным чёрным маревом, сползают вниз тысячами извивающихся бархатных змей.
Сириус сглатывает — нервно и дерганно, его кадык резко двигается вверх-вниз, а сцепленные в кулак пальцы подрагивают — то ли от волнения, то ли от странного собачье-охотничьего предвкушения.
— Решил тебя навестить. Ты ведь не против, моя вредная старшая кузина?
Беллатрикс понимающе щурит пугающие жутковатые глаза — они чёрные и они сияют, хотя Сириус знает, что чёрный априори сиять не может. Она понимающе убивает его этим взглядом — она вообще все делает так понимающе, с таким ядовитым снисхождением, что это приводит его в ярость.
Больно почти физически — видеть, но не трогать, а ведь так хочется.
Завыть хочется, как псу ничтожному и преданному.
— Сестра, милый Сири, — с мягкой полуулыбкой поправляет его Белла, — я твоя старшая сестра. Не так ли?
Не так ли? Не так ли?
Сириус жмёт плечами. Ему плевать, что она несёт — на самом деле он даже сейчас не против разбить Белле губы, вырвать волосы или хотя бы просто ударить. Она выводит его из себя, хотя ничего не делает. Просто улыбается; она просто-напросто улыбается своей понимающей всезнающей улыбкой — конечно, она все понимает и все знает.
Это бесит. Она бесит.
— Какая же ты сука, Белла.
Она улыбается снова — довольно и самоуверенно, её губы складываются в лёгкую пренебрежительную усмешку, а он наконец замечает в её руке полупрозрачный хрустальный бокал с густым темно-красным вином. Белла делает неторопливый глоток, и на краю остаётся смазанный отпечаток от её яркой помады. Когтистая ладонь с длинными чёрными ногтями задумчиво перестукивает по подлокотнику, глаза её щурятся… она такая красивая.
Почему она такая красивая? С этими своими блядскими волосами и абсолютно блядскими глазами?
Блядь.
На левой руке, той самой, с которой Белла уже успела стащить перчатку и лениво сбросить на пол — вокруг тонкого ломкого запястья расползаются странные сиреневые разводы, будто разлитые школьные чернила.
Синяки. Точно. Синяки.
Сириус долго смотрит на её запястье, на костлявые пальцы, на сухую болезненно-бледную кожу, на чуть задранный шелковый рукав небрежного домашнего платья, — но даже в нем Белла умудряется выглядеть королевой.
— Что такое, милый брат?
Он и сам не знает, что приводит его в ярость — то ли неприкрытые и явные следы близости с мужем на её запястье, то ли распущенные пряные кудри, то ли адски горящие на белом лице нечеловеческие глаза, то ли хриплый шепчущий голос со странными убаюкивающими нотками… он не знает, правда не знает.
Сириус ничего не знает — ни своего имени, ни времени, ни места, ни происходящего, единственная связная мысль, отчаянно бьющаяся в его мозгу была простой до умопомрачения — какие же у неё красивые волосы.
Блядь.
Какая же она красивая.
Он никогда не видел ничего более прекрасного.
Сириус бьёт её по лицу — и едва не сходит с ума от счастья, когда на её ярких губах лопается тонкая алая кожица и из маленьких ранок-трещинок начинает течь чистая кровь.
Белла смеётся, её волосы в тусклом свете отливают багрянцем, а глаза горят каким-то потусторонним огнём, адским огнём, ядом, насмешкой и мрачным удовлетворением.
Ей нравится? Нравится?
— Тебе нравится, сестра?
Она смеётся даже тогда, когда он опрокидывает её на пол и берет прямо там, стирая в кровь её обнаженную белую спину; Белла взрывается смехом, когда он отчаянно трахает её — почти насилует, но ей это нравится и ей смешно.
Белла его даже целует — её поцелуи на вкус как кровь и сладкий яд-сироп, текущий вниз красными мелкими каплями успокоительной настойки розмарина и ежевики. От её волос пахнет чем-то восточным, какими-то курительными благовониями, душной непроглядной ночью и сухим ветром с диких египетских пустынь; на её бледной меловой коже яркими цветами распускаются фиолетово-желто-красные подтеки; в её волосах путаются змеи.
Она так прекрасна. Просто до ужаса.
Когда утром, едва проснувшись, Сириус видит её рядом с собой — её чернокудрая макушка мирно покоится на сгибе его локтя, а ворох тяжёлого облака шелковистой гривы спадает ему на лицо, шею и грудь; тогда он чувствует себя самым счастливым человеком на всем белом свете.
— Блядские кудри, какие же у тебя блядские кудри, — шепчет он ей куда-то в матовое искусанное плечо.