Тогда она обрушилась на полку рядом с Ирен, руки девушки тут же выскользнули из прохладной глубины сумки, она медленно покачала головой, словно стрелой подъемного крана, и впилась взглядом в лицо матери у самого основания выпуклого лба. Милочка, с показной ленцой повторила она, поставив между собой и матерью острый, словно ножницы, но маленький вопросительный знак.
Мария Сандстрём придвинулась поближе к дочери, заставляя ту отодвинуться к самому окну, заслонила весь мир своей огромной тенью, и Ирен постепенно побледнела, как анемон, попыталась оторвать взгляд от лба матери, но тот словно приклеился, и ей никак не удавалось освободиться. Мария Сандстрём выгрузила чуть вперед отечное тело, ее лицо, желтое и оплывшее, подползло к Ирен, и она открыла рот, чтобы произнести какие-то слова, но сначала изо рта вырвалось дыхание, проникло в нос к Ирен и заполнило собой всю ее без остатка. У девушки в горле что-то заклокотало, она прислонилась к спинке, охваченная внезапной сонной беспомощностью, все это время она понимала, что молодой человек вопросительно смотрит на нее, и его взгляд будто покусывал ее. Он не должен узнать об этом, подумала она и попыталась сосредоточиться, он не должен узнать, что она — моя, да, моя.
Ее охватил жгучий стыд, причем стыд двойной, как обоюдоострый меч, направленный и на мать, и на него. Он не должен узнать, снова застучало у нее в голове, пока она натачивала кинжал сопротивления и зажимала его зубами. Когда Мария Сандстрём наконец открыла рот и вместе со зловонным дыханием из ее рта потекли слова, Ирен отчаянно затошнило, и это придало ей сил для сопротивления, желания отделаться. Она бросилась взглядом прямо в глаза матери, во взгляде была невысказанная, дерзкая прямота, и она подумала: мне стыдиться нечего, я ничего плохого не сделала, ничего и не было, если ты об этом. Вот так, подумала она, так дерзко, к тому же она знала, что это правда, и стыд — или по крайней мере половина стыда — ослабил удушающую хватку, а рядом с оставшейся половиной уселось какое-то совершенно новое чувство: не просто сопротивление, а ненависть.
Она должна уйти, в запале думала она, поигрывая зажатым в зубах кинжалом, и тихая ненависть заполняла собой суставы, и чем больше она вспоминала, как все было раньше, тем более жгучей становилась ненависть, и она ненавидела, потому что ей было стыдно перед ним, потому что ей было ужасно противно, потому что она с поразительной ясностью понимала, что ничего не было, что она ни в чем не виновата и ей нечем ответить Биллу и Вере. И тут из дырявого мешка забытья повалила ревность, режа ее изнутри, она словно разоблачила саму себя, и, пока слова матери летали по комнате, словно вялые пули, застревая в окне и полках, Ирен отдалась бурлившим в ней чувствам, позволила им вывести себя на тонкую грань, где разум и расчетливость берут верх над болотом чувств, на секунду ощутила маленькую и совершенно безумную победу, преодолев эту границу, и подумала: Да мне вообще наплевать. Она наплевала и на то, что юнец понял, что эта старуха — ее мать, и на то, что вялые пули слов сплетничали о том, как она сбежала из дома, что она ведет себя не как приличные люди, что ее бы надо выпороть, что она последний стыд потеряла. Нет, ей не было дела до всех этих слов, ровным счетом никакого дела, но зато еще как было дело до той, кто их произносил, и она уверенно миновала границу, оставив ее далеко за собой, стала обжигающе холодной и четкой, поняла, что нужно делать. Когда молодой человек, поспешно и смущенно извиваясь, утек из купе и спрятался в туалете, она точно знала, что сделает это.
Нарочито неспешно встав, она помедлила, как тигр перед прыжком, упрямо не сводя с матери глаз, и вытянулась перед ней во весь рост — высокая и спокойная, засунула руки в карманы пальто — и тогда мать впервые по-настоящему увидела разделяющее их непреодолимое расстояние, капли слов падали все реже и реже, и наконец с потолка на купе опустилась тишина, осталось лишь монотонное протестующее гудение рельсов. Тогда Ирен выставила вперед ногу, перенесла на нее вес, уперлась руками в бока, четко и совершенно спокойно произнесла: уйдите!