Мне, кстати, и самому туда надо, говорит мальчишка, набрав полный рот дыма и медленно выпуская его сквозь зубы, можем вместе пойти. Он запрыгивает на седло и привычным движением натягивает фартук на коленки. Она замечает, что фартук испещрен темными, почти черными пятнами крови, расположенными равномерным узором. Мы можем вместе пойти до Майвэген, упрямо повторяет он, и она слышит, что он так говорит, просто чтобы произнести вслух слово «мы». Он пробует слово на вкус, растягивая его как можно дольше. Она думает, как же это трогательно, по-матерински так думает, и, чтобы сделать ему приятно, говорит: ну тогда пойдемте.
Ей приходится почти бежать бегом, чтобы не отстать от него. Сев на велосипед, он словно берет на себя ответственность: делает важное мрачное лицо, приподнимает верхнюю губу, передние зубы блестят, как у лошади, и видно, как он крепко сжимает ими сигарету. Она обращает на это внимание, вприпрыжку идя рядом с ним, и ее до слез трогает его удивительная неуклюжесть.
Он поглядывает на нее, но очень неуверенно и как бы украдкой. Вынимает сигарету изо рта, тушит большим и указательным пальцем, запихивает окурок в карман фартука. И говорит куда-то в воздух, будто в микрофон, мрачно и сухо, даже немного раздраженно: работа у меня отвратная. Приходится гонять через весь Эншеде с этим ящиком. А иногда крутить педали до самого Эрставика. Вчера какая-то старуха в Стювста позвонила, что, мол, отбивных ей надо — будто в Стювста свиней нет! Но когда дорога такая длинная, можно ехать не спеша, искупаться да прокатиться с ветерком. Так вот и езжу туда-сюда целыми днями. Но скоро небось и станнер дадут.
Дорога превращается в марш-бросок, велосипед катится веселее, и теперь ей и правда приходится бежать рядом. Он разговаривает наперебой с самим собой, как трубач, которому приходится дуть в трубу, пока не кончится воздух, но последнюю фразу он произносит с таким напором, что она понимает, как ему хочется похвастаться.
Главное, пусть продолжает говорить, думает она, задыхаясь, и тогда мне не будет одиноко, а зверек спрятан за такими мощными стенами, что упрямый скрежет его зубок почти не слышен. Ах, значит, станнер, говорит она, сделав многозначительную паузу.
Он широко улыбается, как команда гимнастов при звуке стартового свистка, даже притормаживает, чтобы она успевала за ним и хорошо слышала все, что он говорит. Ну пистолет такой, которым пристреливают свиней, ну и, кстати говоря, быков и коров тоже, говорит он натянуто, но слегка возбужденно. Свободной рукой исполняет небольшую пантомиму: приставляет указательный палец ко лбу, как дуло револьвера, и резко склоняет голову, как увядший цветок, чтобы показать, что происходит при выстреле.
Но послушайте, говорит она, глядя невиннейшими глазами на его напряженное, серьезное лицо, разве не ужасно убивать животных. Да ну, говорит он, замедляясь и приближаясь к ней, они ж ничего не чувствуют. Просто приставляешь эту штуку им ко лбу, и дело с концом. Он свешивает голову, дергает плечами и притворяется, что у него дырка во лбу. Он как плохой актер — повторяет эффектную сцену, за которую сорвал аплодисменты.
Ничего эти чертовы свиньи не чувствуют, все так быстро происходит, они и глазом моргнуть не успевают, говорит он звонким и ломающимся от идеализма юности голосом. На самом-то деле забойщику хуже, его-то эти чертовы свиньи еще и покусать могут, не приведи господи. Он спрыгивает с велосипеда, чтобы развить эту тему дальше и посвятить ее во все подробности, идет рядом с Ирен, весь раскрасневшийся и возбужденный, челка лезет в глаза. Ростом он чуть поменьше ее, а пылающие алым уши слегка просвечивают, а еще он немножко лопоухий, и она снова чувствует прилив нежности.
Ну и самый ужасный момент, конечно, сразу перед тем, как их забивают. Берут, значит, нож, — он поворачивается к ней с серьезным и взволнованным выражением лица, приставляет указательный палец к задранному вверх подбородку, она видит, что пушок на его подбородке трепещет на легком летнем ветерке, и испытывает почти непреодолимое желание повыдергать все волоски до единого, — и втыкают в свинью, — он проводит указательным пальцем сверху вниз по натянутой коже горла, по груди и животу и до самого паха, — и делают разрез вот так. Это мне, кстати, разрешают делать, говорит он с деланой небрежностью и плюет через раму.