Сам-то я не сразу понял, почему все его так боятся, и, когда впервые увидел, подумал, что другого такого благовоспитанного офицера во всем флоте не сыскать. Но потом мне все стали говорить, что по первости он всегда такое впечатление производит — а поймешь все, когда чем-то провинишься: в самоволку уйдешь, или забудешь отдать честь, или еще что-нибудь такое. И тогда Вестер был просто сама любезность, всегда помогал, прикрывал вроде как, провинившийся всю неделю ходил и благодарил его, а потом вдруг узнавал, что его сажают на гауптвахту к лейтенанту Вестеру.
Хотя кто их знает, что они там языками своими болтают, так что я особо-то и не задумывался на этот счет. И вот в один прекрасный день, а точнее — вечер, пошел я прогуляться за городом, в одиночку. Мало где увидишь столько парней, скучающих по компании, как в гарнизонном городе, а поскольку городские барышни были все из себя такие недоступные, матросы обычно шастали на окраинах, юбки попроще искали. Ну и многие думали, что на такую охоту лучше в одиночку ходить. В общем, шел я там по проселку, по сторонам поглядывал, и тут едет за мной девушка на велосипеде. Я, конечно, останавливаюсь, жду, пока она со мной поравняется, хватаю велосипед за руль, ну и спрашиваю, не хочет ли она пройтись. У нее особых дел нет, она слезает с велосипеда, и мы идем с ней, болтаем о том о сем. Потом смотрю — достаточно прогулялись, ну я и спрашиваю, не можем ли мы велосипед ее поставить и присесть на обочине. Дальше все по плану, прошло неплохо, и только мы все дела сделали, смотрю — по дороге кто-то идет. Мужик, одет в гражданское, маленький да пухлый, в одной руке — трость, в другой — сигара. Ш-ш-ш, говорю я подруге, кто-то идет, и пытаюсь спрятаться. И сначала думаю, что он мимо пройдет, но тут шаги смолкают, и я понимаю, что он остановился. А, говорит подруга, да это лейтенант Вестер. Да какой же это лейтенант, шепчу я ей, а сам пытаюсь успокоиться. Но тут господин подходит поближе и вежливо так, с неподдельным интересом спрашивает: а на траве-то лежать не мокро? Тут-то я ей и поверил, но сам виду не подаю и говорю так небрежно и спокойно: нет, лейтенант, не так уж и мокро. Он достает изо рта сигару, вежливо мне кивает, улыбается и убирает девкин велосипед в кювет — чтобы проезд не загораживал. Ну и идет своей дорогой, помахивает тростью с довольным видом.
Какой воспитанный господин, думаю я, отряхивая барышне спину. Но не успел я с ней и словечком перекинуться, как она запрыгивает на велосипед и уматывает с такой скоростью, будто за ней сам черт гонится. Тут-то я и понял, что все это время ей просто было страшно, и вообще она все это от страха. Большего разочарования я в жизни не испытывал.
Прошло, значит, несколько дней, я и думать забыл про всю эту историю и, сославшись на больную спину, удачно прикомандировался: перекрашивать теплоход, который конфисковали во флот. И тут проходит слух, что меня сажают на гауптвахту к лейтенанту Вестеру. Так оно и вышло. После обеда приходит этот манерный господин на верфь, теперь-то в форме, но сигара и пухлое личико на месте, и выглядит он уже не так дружелюбно. Вам приказано явиться завтра, в субботу к трем часам, говорит он, за что — сами знаете. Разворачивается и уходит, а я думаю — вот ведь не повезло. Еще и во время увольнения.
Прихожу я в субботу, приуныв, на набережную и замечаю, что я тут не один. Стоят еще трое у края и мрачно пялятся на грязную воду. Ровно в три на капитанский мостик выходит лейтенант Вестер и приказывает подняться на борт. Ругаться — не ругается, встречает нас спокойненько на носу. Разговаривает с нами так, словно мы на увеселительную прогулку собираемся. Обращается к нам «господа», и весь такой милый, что нам начинает казаться, что товарищи наши что-то перепутали. Сначала займемся физической подготовкой — в машинном отделении, там приятная прохлада, говорит он. Мы, дураки, обрадовались и по его просьбе разуваемся и снимаем носки. Но в машинном отделении вовсе не прохладно, потому что в печах горит огонь, а дверцы приоткрыты, и вот мы потеем в своей форме, хотя еще ничего и не делали. Начинается физическая подготовка, и мы понимаем, зачем он попросил нас разуться. Насыпал на пол углей и заставил нас прыгать по ним, приподниматься на носках, а потом отжиматься прямо на колючих горячих углях. Поначалу нам удается не вставать на самые острые угли, но темп ускоряется, рассчитывать движения уже невозможно, и через пятнадцать минут таких упражнений у нас руки-ноги в крови, и нам кажется, что в аду и то не так худо. Через полчаса кровь останавливается, и удивительно это — ко всему человек привыкает, потому что на самом деле уже ничего не чувствуешь, потому что раны забились угольной пылью и перестали кровоточить, но пылью забит и рот, и пить хочется так, что, кажется, убил бы за стакан воды. Через сорок пять минут уже вообще не больно, да и пить не хочется. Просто сил нет, и ни о чем больше не мечтаешь, кроме как упасть прямо в эти угли и заснуть прямо на них. Но об этом не может быть и речи, потому что физподготовка рассчитана на час, и, когда час заканчивается, все приходят в норму, и даже немного жаль, что закончилось, раз уж завели эту шарманку. Только когда лезешь вверх по лестнице, чувствуешь, что руки и ноги превратились в сплошные раны, перед глазами пляшут красные пятна, и хочется свернуть шею тому, кто все это устроил, но почти сразу же накатывает такая усталость, что ты готов кричать «ура!» своему мучителю, лишь бы отпустил. Думаю, мы вчетвером были примерно в одном состоянии, пытаясь найти раскиданные по палубе сапоги и носки. Надеть их мы даже не пытались, потому что понимали, что ноги наши еще не скоро можно будет запихнуть в обычную обувь, и сразу заметили, как невероятно тяжело ходить по полу, не засыпанному острыми углями.