Старик поднимает крючок, открывает дверь в лачужку, а оттуда раздается такой гогот, что у нас заболели уши, привыкшие за последние дни к мертвой тишине. В сарае стоит большой ящик, прикрытый листом толстого картона. В углу лежат четыре огромных камня, а в картоне старик вырезал приличного размера круглые отверстия. Мы по очереди подходим к ящику, заглядываем в эти дыры и, когда глаза привыкают к темноте, видим, что там целый гусиный выводок. Посчитать невозможно, сплошная мешанина из клювов и шей, испанцы улыбаются, но нам жалко гусей, и тот мой товарищ, что немного на испанском говорит, спрашивает старика, чего он их не выпускает на поляну, травки пощипать.
Старикашка обрушивает на него поток слов, мы ничего не понимаем, но один из наших испанцев объясняет четко и медленно, что старик посадил гусей в ящик в самом начале войны, и они там останутся, пока война не закончится, и что их деревню уже оккупировали войска Франко (поэтому все дома и сгорели, думаем мы), и что он в тот раз по дурости решил оказать услугу республике, но теперь ни за что не лишится своих гусей, но, с хитрым видом подмигивает наш испанец, парочку гусей он таки готов нам пожертвовать.
Старик приглашает нас устроиться у него на ночлег, и мы с радостью принимаем предложение. Он даже дает нам чего-то поесть, и мы в первый раз за много дней ложимся спать сытыми. Заворачиваемся в шинели с винтовками в руках. Мы привыкли спать с оружием, иначе и заснуть бы не смогли. Нам кажется, что мы едва закрыли глаза, как тут же проснулись от противного гудения, которое становится все громче и громче. Как будто шмель залетел в ухо и жужжит.
Хватаем винтовки, выходим на улицу — ночь ясная, все залито серебристым лунным светом — и сразу видим вражескую эскадру, которая, словно по мановению палочки злого волшебника, вылетает из-за луны. Сжав зубы, мы проклинаем свою глупость, свою радость — ну как мы могли решить, что над нами летает наш же самолет?! Теперь-то нам ясно, что это был самолет-разведчик. Но модель, вообще-то, была такая же, как у наших, самая распространенная — если, конечно, бывают самые распространенные военные самолеты, — вот мы и решили, что они этот самолет с наших летных полей угнали во время наступления.
Стоим мы там во дворе и видим три эскадрильи бомбардировщиков, и не буду врать — мы до смерти испугались. До смерти. А что еще остается, если ты находишься в деревушке посреди долины. Работенка проще простого, это как бомбу на Средиземное море сбросить. Мы себя чувствовали будто в самом центре мишени, но зашли в дом, аккуратно прикрыли за собой дверь, хотя всем было ясно, что это бессмысленно. Расселись вдоль стен и стали ждать.
Ну и долго ждать не пришлось. Мы под бомбардировками и раньше бывали, и в городах, и на открытых пространствах, но вот в такой крысоловке еще ни разу не оказывались. Если бомбардировка по городу, надо сидеть смирно, слушать самые далекие взрывы и молиться, чтобы ударило где-то рядом, потому что невыносимо сидеть и слушать, как линия взрывов подбирается все ближе и ближе. И вот ударяют по соседнему кварталу, и ты чувствуешь, как тебе повезло на это раз. Хуже всего в полях, конечно. Лежишь в траве, но понимаешь, что толку от этого — ноль. Кажется, что земля гладкая, как стальная пуля, и что спрятаться тут совершенно некуда. Приходится отдаться на волю небес и с тем же успехом летать в воздухе, как воздушный шарик — как легкая мишень для осколков. Лежишь, считаешь, когда они начинают бомбить, и тут раздается свист. Только это и помогает, и когда тебя накрывает и с неба валятся бомбы, но тебя не задевает, ты радуешься как ненормальный. И это странное чувство не заканчивается, а бомбы продолжают рваться, и ты понимаешь, что в этот раз тебе повезло.
Но тут было что-то особенное: более жестокое, более беспощадное. По-моему, мы даже не стали считать, когда раздался свист. Весь дом трясет от обстрела, хотя нам казалось, что они начнут с другого конца деревни. Потом канонада смолкает, нам кажется, что мы на корабле в открытом море. Мы упали ничком на пол, поняв, что часть колонны, видимо, выбежала из деревни, и там-то их и накрыли. Наверняка это нас, оставшихся в доме, и спасло.