Мы выстроились в очередь справа за ограждением, и тут случается такое, что в другой день произойти попросту бы не могло. Начальник столовой, с серебряным жетоном на груди, в котором отражался его толстый подбородок, вдруг как заорет: эй ты там! А ну-ка, приведи свою башку в порядок, есть он в таком виде собрался!
Это он Патлатому кричит — тот стоит в очереди последним, и мы оборачиваемся и поглядываем на него, ждем, что он ответит. Усмешка сходит с его лица, он весь багровеет, расталкивает народ и, проходя мимо капрала, огрызается: да мне плевать!
Отражение подбородка в жетоне на груди капрала багровеет, он разворачивается на каблуке, дает знак стоящему у окна столовскому унтер-офицеру, который орлиным взглядом озирает разворачивающиеся на поднадзорном ему поле действия. Заметив поднятый кулак капрала, он пулей срывается с места, золотистый жетон позвякивает на поводке.
Мы встревоженно поглядываем на Патлатого, но тот подмигивает нам — спокойно, мол. Этот человек, громогласно обратился капрал к своему подручному, уклоняется от выполнения приказа. Отказывается выйти и привести в порядок волосы. Сержант отодвигает капрала в сторону, перегибается через заграждение и строго так смотрит на Патлатого. Тот сначала занервничал, уголки глаз в отчаянии задергались, но потом взял себя в руки, опустил глаза в пол, выдохнул, а потом снова взглянул на капрала, смущенно так: ой, я, наверное, не расслышал. Мне послышалось, он сказал, что у меня форма не та, а форма у меня та, я в ней с самого начала службы хожу.
Сержант не промах, не поверил ему. Это видно по глазным яблокам, которые застыли будто приклеенные. И тут случается такое, что могло произойти только сегодня или в день вроде этого: Джокер перепрыгивает через заграждение, подходит к сержанту, щелкает каблуками и рапортует: все так, господин сержант, я тоже так услышал. А мы тем временем подходим к раздаче, берем себе по глубокой тарелке и по ложке, а потом движемся вдоль прилавка, как по конвейерной ленте. На кухне работают девчонки посимпатичнее и не очень, с красными от кухонного жара лицами. Умело орудуют поварешками и шлепают кашу с вареньем нам в тарелки — в меткости им не откажешь, всегда попадают. Конвейер неумолимо движется вперед. В конце раздачи нас ожидает кружка с молоком — она напоминает белую башню, которая переживет еще много шведских армий благодаря своей прочности.
Дойдя до конца раздачи, мы стараемся не терять равновесие и с подносами в руках маневрируем между чавкающими едоками в серых рубашках, жующими серую кашу из серых тарелок за длинными серыми столами, стоящими на сером бетонном полу. Завтрак в шведской части — самая серая штука на свете.
Вообще-то, обычно с чувством локтя и сплоченностью у нас беда. Это только поначалу хочется, чтобы напротив тебя над тарелкой с кашей виднелось знакомое, пусть и совершенно несимпатичное и уж точно не приятное и не доброжелательное лицо, а не совсем чужой человек. Но случившееся с нами метлой заметает всех на один совок, связывает одной цепью. Мы чувствуем, как цепь давит нам на плечи и на спину. Твою мать, цедит Сёренсон сквозь зубы, он доиграется.
Но все закончилось. Патлатый сходил и причесался, так что они с Джокером с подносами в руках уже скользят по конвейеру. Со двора доносится конское ржание и топот копыт, словно барабанными палочками по брусчатке. Южный ветер задувает в окно, принося с собой кисловатый аромат компоста, от которого щекочет в носу. Так-то у нас тут обычно стоит мертвая тишина, только ложки звенят по мискам, что твой мусороперерабатывающий завод. Мы сидим за длинным серым столом, как галерные рабы на веслах. Они, кстати, тоже ели свою кашу прямо в кандалах на галерах, как-то сказал за обедом Писарь. Вечно он так: умудряется запихнуть все, что с нами происходит, в какие-нибудь сравнения и метафоры и этим отличается от всех нас — нам-то не надо знать, как что-то выглядит со стороны, чтоб понимать друг друга. Помнится, Эдмунд, который тоже умеет красиво завернуть и любит изъясняться длинными предложениями, как-то вечером, задолго до того, как все началось, до того, как запахло страхом, сказал, что такой человек, как Писарь, даже если просто огнетушитель на стене увидит, скажет, что он там висит как резервуар с тушью. А если увидит резервуар с тушью в ящике письменного стола, то не сможет не сравнить его с огнетушителем. Но что ж с ним будет, если ему придется употребить «огнетушитель» и «резервуар с тушью» в одном предложении? Что ж ему делать, чтобы их не перепутать? Чтоб пожарные не начали поливать огонь тушью, а художники не принялись рисовать углекислотой?