Черт возьми, теперь он, значится, майор, в кафе-то говорила, что торговец, сказал Патлатый, притворяясь, что обманщица задела его чувства. Вторая девушка, которая не так держала фасон, как ее подруга в перчатках, захихикала. Балагур шел последним, и теперь ему казалось, что вместо шляпы на голову давит целый подъезд, а под ним бродит смесь коньяка с лимонадом.
На этот раз этаж попался второй. В столовой и правда висел натюрморт, на котором были изображены апельсин, два банана и две худощавые рыбины, совсем не того типа, что раздавали во время Нагорной проповеди. На кухне стоял холодильник, а у девушек оказалась отдельная, довольно большая комната с окнами во двор, без гитары, граммофона и радиоприемника, зато с двумя широкими тахтами и сервировочным столиком. В холодильнике нашлась курица и салат из помидоров с уксусом. Балагур достал из шапки фляжку и разлил содержимое по четырем рюмкам. Лед тронулся. Патлатый подмигнул другу за спиной у девушки в перчатках, когда та достала из секретера фотоальбом. Обычно он начинал с того, что услужливо приобнимал девушку за талию, помогая придерживать тяжелую обложку. Но Балагур был не в настроении на такие тонкости. Когда они вошли в комнату с высоким потолком, шляпа отодвинулась, и брожение в голове стало невыносимым. Он заметил висевшее на стене между тахтами бра, взял из вазочки конфету и съел вместе с оберткой. Бра — это хорошо, можно просто дернуть за веревочку, и станет темно, а потом дернешь еще раз, когда понадобится свет. Чертовски просто.
И тут их прекрасные планы рухнули в один момент. В дверь тихонько и явно дружелюбно, но тем не менее настойчиво постучали. Все четверо вздрогнули и резко нахмурились, прислушиваясь. Из-за двери раздался тихий, ласковый голос: милые, можно ли к вам?
Не успели они ответить, как дверь открылась, и в проеме показалась голова. Там она и осталась, как будто была приделана не к телу, а насажена на палку, как у игрушечной лошадки. У головы были вьющиеся светлые волосы, маленькое, розовощекое и гладкое личико, не выдававшее возраст, — как будто у долго пролежавшей под дождем куклы. Потом в проеме все-таки появилось тело — худощавое, слегка искривленное, в аккуратном кукольном платьице с кружевным воротничком и манжетами.
Девушка в перчатках серьезно и строго посмотрела на остальных, но девушка попроще прошептала: эта старушка — мама нашего торговца. Обе подскочили с тахты, будто в комнату вошла учительница. Старушка ласково посмотрела сначала на одну, потом на другую и сказала спокойным, учительским голосом, который на удивление оказался не похож на звуки, издаваемые куклой, если ей нажать на живот: мы там сидим и скучаем, дорогие, вот и решили попросить молодежь зайти к нам, хотя молодежь, наверное, хочет побыть наедине.
Девушка в перчатках поняла, что это ее шанс закрыть дверь у друзей перед носом, и радостно закивала, как молодая лошадка, закусившая удила, а вторая, которая была готовенькая, тоже согласилась, хоть и без особой охоты.
Старушка с кукольным личиком повернулась и зашаркала по коридору. Девушки устремились за ней, стараясь не отставать. Парни, справившись с разочарованием, пошли следом, но перед уходом Балагур наклонился к бра и дернул за веревочку так сильно, что та осталась у него в руках. Засунув ее в карман, он на какое-то время испытал облегчение.
Коридор резко свернул и вывел гостей в комнату с эркером. На стенах были зеленые обои с рисунком, напоминавшим лунный пейзаж. По обе стороны от входа висели многочисленные натюрморты — настоящее кладбище натюрмортов. Отсортированы они были с толком: слева висели южные фрукты и садовые плоды, а справа — рыба, ярко-красные раки, омары с огромными клешнями и выглядевшие слегка просроченными креветки.
Патлатый немного оправился от бунта на корабле и решил выпустить пар, чтобы не взорваться. Махнув рукой на стены, он громко и отчетливо произнес: старик-то ваш, видать, рыбой да овощами торгует. Девушка в перчатках обернулась и неодобрительно посмотрела на него вытаращенными глазами, а ее подруга оставила после себя узкую полоску смеха.
Зеленый коридор заканчивался квадратным залом, странно походившим на охотничий домик и в то же время на приемную дантиста. На стене красовались сурово скрещенные штыки — словно кости, только черепа между ними не хватало. Наверху, под самым потолком, висели два старомодных охотничьих ружья на широких кожаных ремешках.