Взгляд на некоторое время задержался на стенах. Картины жались друг к другу, как люди в общественной бане в очереди в душевую. Владелец художественного собрания особым вкусом не отличался, но зато подходил к вопросу методично: к примеру, все пейзажи с водопадами были собраны в одном месте, и если бы не рамы, слились бы в один горный поток. Чертовски жаль, подумал Балагур в приступе мизантропии из-за того, что его появления никто не заметил.
Рядом на стене висела целая коллекция рассветов с соснами, елями, шхерами или цветущими лугами — между самым ранним и самым поздним разница была не более чем в пятнадцать минут. Завершалось собрание скоплением крестьянских домов: перед одними стояли быки с кольцами в носах, перед другими — хорошо одетые и высморканные детишки играли с милыми телятами.
На одной из картин столпилось как минимум пять телят, что было серьезным художественным преувеличением, учитывая размеры изображенного на шедевре коровника. Наверное, парочку взяли напрокат у соседей, чтобы не злить художника, подумал Балагур, зевая.
И тут он увидел ее. Взгляд свалился с картины с телятами и упал прямо на девушку. Она тихо сидела в темном углу за небольшим хлипким столиком и почти сливалась со спинкой стула. Перед ней стояла большая бутылка минеральной воды и бокал с пузырьками. Девушка была погружена в вязание, спицы порхали в воздухе, словно лучики света, взгляд был устремлен на бутылку.
Казалось, что она одна в целом мире, что она живет на этом стуле за этим столиком с бутылкой минеральной воды. Балагуру вдруг стало ее жаль, ведь она совсем одна, хотя на самом деле жалел он исключительно себя. Перелистывая книгу состояний, он дошел до той страницы, когда все вещи вокруг показались ему просто аккомпаниаторами, с которыми у него была почти что телепатическая связь. И во всем мире один он был настолько жалок и одинок.
Пробираясь к такой же одинокой, как и он сам, девушке, через лабиринт столов и стульев, в зеркале заднего вида своего сознания он заметил, что торговец уже подошел к девушке в перчатках и совершенно неприлично распускал руки. Старушка раскраснелась, вошла в раж и даже не замечала, что играет сама с собой. Из всего этого Балагур сделал не самый очевидный вывод, что одинокая девушка замужем за торговцем.
Фортепьяно спокойно смаковало тишину. Рука Патлатого утонула в волосах девушки, а кожа в вырезе платья постепенно покраснела. Балагуру вдруг стало ужасно жаль себя, а заодно и одинокую девушку.
Она не услышала, как он подошел и присел на вычурное антикварное кресло с высокой спинкой, стоявшее под огромным ленивым водопадом, скучающе зевавшим между двумя романтичными сине-зелеными лесными пейзажами. Девушка положила спицы на колени и сказала с поразительной прямотой: это вы — тот второй военный, о котором они говорили?
У нее был тихий, тоненький, словно ниточка, голосок, который с трудом прорывался сквозь стук неуклюжих пальцев по клавишам. От жалости к себе до стыда — рукой подать, и теперь Балагуру стало стыдно — он показался себе великаном в грязных скрипучих ботинках, который попал в мастерскую, где изготавливают изящных кукол ручной работы. К нему вернулось его собственное отражение из зеркала и встало на стол, заслоняя девушку и бутылку с минеральной водой. Он попытался понять, что ему нужно сделать с губами, языком и горлом, чтобы ответить «да» так же мило и звонко, как прозвучали ее слова, но получилось плохо — «да» вышло какое-то ржавое.
Она снова взялась за спицы и, слава богу, больше не смотрела на него. Балагур украдкой разглядывал ее, боясь замарать своими взглядами. Внезапно ему пришла в голову презабавная идея, поразившая его своей очевидностью. Он аж присвистнул, настолько очевидной ему показалась эта идея.
А вдруг ее просто-напросто не существует, подумал он. Вдруг я ее просто выдумал и поместил между стулом и мной? Вдруг я просто вдохнул жизнь в резьбу на спинке стула?
Здесь же никого нет, пораженно думал он, нас никто не замечает. Пустой стул и то не привлек бы больше внимания. Он заметил, что толстяк-торговец в зеленых гольфах, которые было видно через ножки упитанного стула «чиппендейл», и девушка в перчатках окончательно забросили игру. Продолжала играть только старушка, которую одинокая называла бабушкой. Она как будто раздвоилась, а то и растроилась — и ее части вели ожесточенною борьбу за преимущество на поле. С неиссякаемой энергией она сновала вокруг стола, постукивая кием и отыскивая все новые и новые выгодные позиции. Старушка напоминала маленькую механическую игрушку, но с очень долгим заводом.