Сначала засомневался, как написать — ВАС или ТЕБЯ, но сразу понял, что «ТЕБЯ» будет лучше, она попадется на этот крючок, как рыбка.
Что это вы там под столом делаете, спросила она, когда он задел ее ногу. Он отпрянул и, ничего не ответив, положил раскрытый журнал на столик прямо перед ней, забрал вязанье у нее из рук и прижал ее ладонь к развороту журнала.
Внезапно в комнате зажегся свет — вернулась старушка. Она была в боевом настроении и размахивала кием для карамболя, как шпагой. Вот теперь я точно хочу сыграть партийку, черт побери, закричала она. Торговец, девушка в перчатках, девушка за фортепьяно и Патлатый одновременно вскочили на ноги. Балагур наблюдал за их подозрительно упругими движениями и бодрыми голосами. Господин торговец, крикнул Патлатый, вы же не обидитесь, если я удалюсь. Нам через полчаса надо явиться в роту, а я думал еще успеть попрощаться вот с этой сестренкой.
Девушка за фортепьяно не к месту захихикала. Девушка в перчатках застыла перед торговцем, как крепостная стена, медленно шевеля длинными пальцами. Балагур посмотрел на одинокую. На свету крупные буквы, написанные на странице модного журнала, были видны невооруженным глазом, но ее рука лежала на страницах совершенно неподвижно прямо под написанными им словами, как будто она просто поставила туда шкатулку, другого места для которой почему-то не нашлось. Девушка продолжала смотреть в стакан с минеральной водой, из которой улетучились все пузырьки.
Торговец громко произнес низким и гнусавым голосом: конечно, господа, идите, коли вам пора. Мы, наверное, еще немного посидим. Ха-ха-ха.
Раскатистый утробный смех, будто кровь, смешался с хихиканьем девушки в перчатках.
Тут-то все и случилось. Одинокая девушка встала, оперлась о столик, словно готовясь произнести речь, и вдруг закричала. Ее крик разорвал сплетение всех нечистых слов, всех скрытых действий: идиот! Вы что, не понимаете?! Я слепая! Слепая! Слепая!
Балагур бросился бежать, с трудом прорвавшись через тяжелую драпировку, как неопытный актер, путающийся в театральном занавесе. За драпировкой его поджидало отражение, смотревшее на него через серую маску. От отвращения его чуть не вырвало. Почему я решил написать, почему я просто не сказал ей, стучало у него в висках, теперь она никогда не узнает. Он вдруг возненавидел эту жалкую тень, эту тряпку в зеркале напротив, и, чтобы освободиться от нее, врезал по ней кулаком так, что тень умерла.
Дверь с сонным скрипом распахнулась, выпуская его в коридор. Балагур наклонился к стоявшей на полу коробке, открыл ее и под двойным слоем оберточной бумаги обнаружил аккуратные стопки совершенно одинаковых, гротескно раздувшихся сине-зеленых детских носочков.
За спиной раздались голоса — точнее, голос. Толстяк-торговец с придыханием причитал: …и где благодарность… посреди ночи… к приличным людям… ох уж эти пьяницы… а кто за зеркало заплатит… адски дорогое… чертовски старинное… другого такого нет… вон отсюда… пьянь подзаборная… носу сюда не показывайте… напишу в вашу часть…
Они с трудом нашли выключатель и включили свет, точнее — Патлатый нашел, и медленно спустились по лестнице с массивными, грубо обтесанными балясинами, покрашенными коричневой краской. Проходя мимо окошка из цветного стекла, Балагур ощутил руку на своем плече и обернулся. Взгляд товарища ослепил его, а потом, к его удивлению, последовало несколько хлестких ударов по его совершенно беззащитному лицу. Слегка удивившись, он весь будто съежился, постепенно уменьшился в размерах, как раскладушка, если ее сложить.
Оставив примерно четвертую часть себя (а может быть — чуть меньше) в зазеркалье, через некоторое время он почувствовал, что град ударов закончился и уступил место мощной волне боли, а потом кто-то медленно, чуть ли не с нежностью приподнял его и поставил на ноги.
Железный обруч
Поздно вечером они дошли до кафе «Норма» на улице Гётгатан. Медленно падал дождь, мелкий и тонкоструйный, входящие в кафе оставляли влажные следы на кафельном полу кирпичного цвета. Они пришли как раз в тот пересменок, когда у постоянного контингента завод уже закончился и жужжание разговоров стихло, словно шмелям пооборвали крылышки. Остановившись перед дверью, они высматривали свободный столик. Из вялого журчания разговоров время от времени проступали более резкие нотки, поднимались тонкие струйки дыма, как от жертвенников.