Обнаружив, что страх никуда не делся, он понял, хоть для этого ему и пришлось поступиться всем, во что он верил, что змея была лишь символом или предлогом: рано или поздно это все равно бы случилось. Он вглядывался в темноту, и из нее вдруг всплыло воспоминание: они с матерью сидят за столом в очень мрачный период его жизни, когда дни рождения не праздновали — возможно, ему было восемь, или десять, или одиннадцать. Весь ужин они молчали до самого повидла из ревеня, которое было слишком густое и от которого чесалось горло. Ешь, сказала мать, хотя он и так пытался изо всех сил, хоть ты ешь. У стола стояли три стула, один из них пустой. На столе перед пустым стулом стояла тарелка с фрикадельками и розетка с повидлом. Он ел, но без всякого желания, потому что стоило ему взглянуть на пустое место, как тут же подступала тошнота. Пока он ел, потолок дрожал от шагов отца по комнате на втором этаже. Отец расхаживал взад-вперед так быстро, что когда мальчик пытался следить за его шагами, у него начинала кружиться голова. Наконец ужин был окончен. Гидеон взялся руками за подлокотники кресла, и наверху вдруг воцарилась невыносимая тишина. Ходивший человек остановился, и мальчик не решался сдвинуться с места. Ему показалось, что отец прошел сквозь пол и потолок и встал ему прямо на макушку. Было ужасно больно. А потом раздался крик, крик отца, и он ощутил освобождение. Как-то вечером он подслушал разговор родителей об этом, но никак не мог понять, как такой большой человек, его отец, вообще может чего-то бояться.
С тех пор много воды утекло. Как-то вечером они с отцом поливали настурции в саду, и отец вдруг сказал: однажды тебе станет очень страшно. Очень страшно, невыносимо страшно, но ты все вынесешь, все выносят, и ты вынесешь. Но для этого надо будет сначала казнить себя самого. Он так разволновался, что вода выплескивалась из лейки и текла на ботинки. Это было как раз перед тем, как они нашли его лежащим ничком на грядке с ревенем. Зачем тогда все это, думал он, зачем знать время, зачем быть аккуратным, зачем быть тщательным, верным, ответственным, работящим, если от страха все равно не спастись? Почему, ну почему человек — не часы, ведь многие хотели бы стать часами? Почему во всем мире нет страховки от страха? За такое любой заплатил бы сколько угодно!
Он нашел выход и чуть не закричал от радости. Страховка-то есть! Он стал нервно листать брошюру — взносы рекордно низкие, всего десять процентов от премиальных раз в квартал. Если клиент недоволен — премиальные обратно по требованию.
И тут Гидеон заметил, что уже давно купил эту страховку и выплачивает премиальные каждый день. Мало того, выплаты должны происходить чаще. Страховая компания вдруг потребовала, чтобы он вложил все свои деньги, иначе они ничего не гарантируют. Он должен вложить все, что осталось на счету, это совершенно необходимо, хотя расставание с деньгами обещало быть болезненным.
На перекличке ему показалось, что он знает, как все провернуть. Страховка от страха только одна — стать как все. Увеличить длину шага, кричал ему страховой агент, ругаться, играть в азартные игры, позабыть, что самое главное в жизни — часы. Научиться отрицать саму возможность того, что порядок может принести удовлетворение. Признайся самому себе, что тот, кто безупречен, кто подметает садовые дорожки, кто чистит ботинки, делает все это исключительно из трусости и знает, что можно заняться и другими делами, но цепляется за свои привычки, чтобы не сталкиваться с неизвестностью. Посмотрите на аккуратно подстриженные изгороди и нарядные коллекции почтовых марок, господин застрахованный, и подумайте, сколько страха скрывается за всем этим.
Товарищи, хотелось закричать ему, когда прозвучал сигнал к утреннему построению и все со злобными постанываниями принялись вылезать из-под одеял, выслушайте меня, товарищи! Отныне и навеки я стал другим, долой все стены и преграды, я иду к вам! Я хочу стать одним из вас, примите меня! Возрадуйтесь моему приходу, ибо сегодня я казнил себя, поэтому могу стать другим. Но такого, конечно, случиться не могло. Нельзя ни с кем подружиться, нельзя стать частью коллектива с помощью таких вот саморазоблачений. О нет, надо подползти поближе, втереться в доверие, проявить осторожность. Не рисковать, а то поднимут на смех, дело-то щепетильное.