Но ведь после зимы приходит весна. От подтаявшей лесной почвы, с озер и болот поднимаются влажные испарения, и тогда хуже всего приходится тем, кого мучает сухотка. Так случилось и с господином Окшей. Зиму лесничий перенес хорошо, но в марте, когда начал таять снег, стал постепенно чахнуть. И как слег, так уж четвертую неделю в кровати и лежал, даже донесения лесников в спальне принимал. Похудел он так, что узнать его было трудно, а порой на него нападал сильнейший кашель и так бедолагу трясло, что и дар речи на четверть часа, а то и дольше терял. Только пот выступал крупными каплями на лбу и дышал он с трудом.
В субботу случилось так, что хозяйка вообще не впустила к нему лесников. Вышла к ним в кухню, сама бледная и исхудавшая, и тихо сказала:
– Муж так плохо себя чувствует, что… нельзя его утомлять.
И расплакалась.
– А вот если б, значит, доктора привезти, хозяйка, – откликнулся один из них. – Все легче ему помирать будет.
– Муж не хочет доктора, – покачав головой, ответила она. – Я сама его просила, но он ни за что не соглашается.
– Я бы съездил за доктором, – предложил другой лесник. – А господину лесничему можно сказать, что доктор сам заглянул – проездом, по дороге, значит…
Так и порешили, а госпожа Окша вытерла слезы и вернулась в спальню. После многих бессонных ночей она и сама едва переставляла ноги. Но когда подошла к постели больного, улыбнулась и притворилась веселой. Она боялась, чтобы Янек не прочитал на ее лице истинных мыслей, тех болезненных и страшных мыслей, которые терзали ее бедную измученную душу. Когда он проваливался в тяжелый сон, она опускалась на колени и горячо молилась.
– Боже, смилуйся, прости меня, не карай, не мсти за грехи мои! Не отнимай его у меня. Я согрешила, сотворила много зла, но прости, помилуй! Прости! Я не могла иначе!
И слезы струились по ее прозрачному от изнеможения личику, а с дрожащих губ слетали сбивчивые невнятные слова.
Но Янек недолго спал, просыпался он быстро. Им овладевал новый приступ кашля, а на полотенце появлялось новое кровавое пятно. Надо было подать ему лед и лекарства.
Неожиданно к вечеру ему стало лучше. Температура упала. Он попросил помочь ему приподняться и сел. Не возражая, выпил стакан сливок и сказал:
– Кажется, я все-таки выживу!
– Да, наверняка, Янек, наверняка! Кризис миновал, это же ясно. Ты и сам чувствуешь, что сил прибавилось. Вот увидишь, через месяц будешь совсем здоров.
– Я тоже так думаю. А Мариола еще не спит?
Никогда прежде он не называл девочку этим именем, не любил его, с самого начала называл ее просто Марысей, и Беата со временем привыкла к этому.
– Нет, еще не спит. Она уроки делает.
– Значит, у тебя еще остается время ее учить?..
Он умолк, а потом сказал:
– Боже, сколько же горя я причинил и ей, и тебе!
– Янек! Как только ты можешь говорить такие ужасные слова! – испугалась Беата.
– Но это правда.
– Ты и сам в это не веришь. Ты дал нам столько счастья, самого невыразимого счастья!..
Он прикрыл глаза и прошептал:
– Я люблю тебя, Беата, с каждым днем люблю все больше. И моя любовь к тебе не позволит, чтобы я умер.
– Ты не умрешь, ты не можешь умереть! Без тебя моя жизнь была бы хуже смерти. Давай не будем об этом говорить. Опасность уже миновала, слава тебе Господи. Знаешь что, я позову Марысю. Она так давно тебя не видела. Позволишь?
– Не стоило бы. Тут воздух пропитан заразой. Меня и так мучает и пугает, что ты все время вынуждена дышать им. А для детских легких это чистая отрава.
– Пусть тогда на пороге постоит. Скажи ей хоть пару слов. Ты даже не представляешь, как ей этого хочется.
– Хорошо, – согласился он.
Беата приоткрыла дверь и позвала:
– Марыся! Папа разрешил тебе прийти.
– Папочка! – донесся из глубины дома радостный возглас, а потом быстрый топот проворных шагов.