Странно, отрешённо подумал я, стоя в загрузочном жёлобе на коленях, перебирая упёртыми в крутящуюся бочку руками, да чувствуя, как в задницу мне бьётся совершенно обезумевший Васька, странно, почему я ещё жив?
Это ведь рядом с домашней печью можно сесть, открыть дверцу, да полюбоваться видом в топке, плюнуть туда даже можно, а здесь не так, это печь промышленная, она, если дыхнёт, в десяти метрах без волос останешься, масштаб здесь не тот, да и температуры не те, а я, считай, рожу свою прямо туда засунул.
А может, не только не те, а может, здесь даже лучше? Вон, какой огонь ласковый и приятный, да какой он красивый, да он ведь живой почти! И не жарит меня и не жжёт, ласково со мной обходится, вон, руки должны были уже пропечься до костей, и лицо тоже, и нос с ушами, и лёгкие, причём за секунды.
А вместо этого я блаженно жмурюсь на огонь в печи, как на ласковое весеннее солнышко, и всё больше хочу туда, к нему, потому что там был мой дом, там было моё место. Хотя нет, именно это место было уже занято, потому что внутри крутящейся бочки, на зеркале расплавленной соли лежал и немигающим взглядом смотрел на меня огромный амурский тигр.
Тигра этого я узнал сразу же, сам же две недели назад пихал его в эту печь, нажимая на кнопку под пристальными взглядами обалдевшего начальства.
Тогда, ближе к вечеру, к нам на завод заявилась большая делегация, полиция там была, из администрации кто-то, ветеринарные врачи были, да зевак набежало, потому что привезли они с собой тушу огромного дохлого таёжного кошака.
— Сам к людям вышел, — охотно рассказывал мне доброжелательный майор, — больной, при смерти уже был. Начали лечить, но не смогли, не успели, помер. Вот если бы пораньше вышел, то да, помогли бы, а то ведь затягивают все, как говорится, до перитонита, вот вам и результат.
— А мы тут при чём? — не понял я тогда.
— Ветеринары говорят, болезнь слишком опасная, и для людей тоже, — пожал плечами майор, — но врут, я думаю. Было бы так, мы бы сюда в костюмах полной химзащиты приехали. Просто, понимаешь, если его закопать, так выкопают же обязательно, не сразу, так через год выкопают, чтобы просто хотя бы костей добыть, это ж какие деньги! Пять тыщ убитых енотов за килограмм костей как с куста, с руками оторвут! Китайцам пофигу, больной он, не больной, ты глянь, какие у него усы и какие зубищи! Там, через речку, этого тигра, пока он более-менее свежий, по запчастям можно за миллион долларов загнать, понял теперь?
— Ого! — сообразил я порядок цен.
— Вот тебе и ого! — подхватил майор, — так что, наверху решили — не доставайся же ты никому! Ну, и про завод ваш вспомнили, тем более что было уже такое. Документы мы тогда, правда, жгли, и ещё кое-что, но какая разница? Сейчас сунете его в печь, а мы через часок акт подпишем, да и всё на этом.
Так мы и поступили, но за эти две недели характер, если можно так выразиться, у печки испортился, и это суеверно заметили все. Всё чаще там был помпаж в дымоходе, всё чаще умудрялись там обжигаться люди, даже директора приголубило, стрельнула остывающая соль и осколком ему прямо в лоб прилетело, а вот сегодня, сегодня был апофеоз, сегодня ей живая кровь понадобилась.
— Твоих рук дело? — чуть подавшись вперёд, чтобы было лучше видно, спросил я, и тигр раздражённо ударил хвостом, злой от неудачи.
Но на меня он не злился, я был для него своим, и даже старшим, а не своим, потому что здесь, в огне, зубы и когти не значили ничего, здесь было важным именно родство, и вот я, я откуда-то это понял, был этому огню родным, а не случайно-двоюродным, как он.
Он потянулся и поднялся, и подошёл ко мне, и вот мы стали глаза в глаза, чуть не касаясь носами, и вот я начал кое-что про себя понимать. Где-то там мелькнула вся моя жизнь, чужая жизнь, неправильная, хоть и обычная для нормального человека.
И мелькнули где-то там, в глубине души, мои рано ушедшие родители, они ведь точно что-то знали, да не успели мне рассказать, слишком уверены в себе были, да и мал я был. Потом, сменяя собой тепло любимых людей, мелькнула Алина, и вызвала она чувство гадливости и злобы, злобы на неё, остальное на себя, ведь как можно быть таким дураком, таким оленем, потом ещё было много чего, но всё это было очень быстро.
— Прыгай сюда, — протянув к тигру левую руку, сказал я неожиданно для самого себя, — прыгай ко мне, дубина. Завтра печь останавливают на обслуживание, это последняя плавка, сдохнешь ведь, окончательно сдохнешь.
Тигр неверяще поглядел на меня, замешкался чего-то, но тут Василич наконец-таки доковылял своими старческими ногами до кнопки, сбросил с неё какой-то хитрый груз, вибрация прекратилась, загрузочный стол поехал назад, и я, потеряв опору, через раскалённый докрасна край жёлоба рухнул вниз, мордой в бетонный пол, с двух метров высоты, а сверху мне добавил свалившийся на меня Васька.