— В смысле, кроме вас? — почесал я затылок, прицепившись к царапнувшим меня словам, — а вы не с нами, что ли? Или вы не русская просто? А как же вы тогда тут оказались?
— Как, как, — скривилась баба Маша, — жизнь меня сюда сама суёт, не спрашивает! В первый-то раз ещё при царе я тут оказалась, по делу о колдовстве, глупая была же ещё совсем, вот и попалась, но обжилась и осталась. В гражданскую домой рванула, там успокоилась, а в тридцать девятом из лесу поздновато вышла, за травками ходила, пся крев! Бдительность потеряла! Кто ж знал, что это уже совсем другая страна будет! Ну, меня ваше НКВД сразу же цап-царап и, как гражданке без паспорта, сюда путёвку и выписало. А я потом подумала-подумала, спасибо им сказала да тут и осела. По тем-то местам, гляди, война два раза катком прошлась, да и потом долго ещё не лучше было, а тут тишь да гладь, божья благодать, никому ты не нужен и не интересен. Да и к тому же тогда сюда столько всякой сволочи нагнали, что я на их фоне была просто ангел небесный, и заметь, вся эта сбродная сволочь тут тихо сидела, как мыши под веником, края тут такие, наверное, просто.
— Так вы полька? — сообразил я и тут же мне в ответ, как награда за сообразительность, прилетел второй подзатыльник.
— Полячка! — сурово припечатала меня баба Маша, — не полька! Никак вы, б… не научитесь!
— Знаете что, гражданочка, — я чуть отсел и, повернувшись к ней всем телом, перехватил её неожиданно крепкие руки, она попыталась было вырваться возмущённо, но не смогла, — давайте уже привыкнем обходиться в разговоре без рукоприкладства. Я-то ведь обхожусь! На заводе-то! И даже на улице! И в магазине тоже!
— Ишь, как запел! — Баба Маша с неожиданно грустной усмешкой уставилась на меня, и я дал ей вырваться, — гражданочка, ну надо же! Совсем как тот, из НКВД, что меня сюда оформил, ну да все вы такие, Сварожичи, все одним миром мазаны!
— Ну вот, — доброжелательно сказал я ей, сам себе удивляясь, откуда у меня такое доброжелательное спокойствие, — хоть что-то выяснилось, спасибо. А то, воля ваша, у нас какой-то вечер воспоминаний получается, с подзатыльниками да на эмоциях. Не, так-то я бы с вами посидел, послушал, мне очень интересно, правда, жизнь у вас, должно быть, на события богатая была…
— Да, — перебила меня баба Маша, — богатая, даже слишком, поменьше бы их, этих событий, но ты прав, времени мало, так что слушай: Сварожичи — это такие люди, что уже и не люди, потому что горит в их душе огонь священный, неугасимый. И, чем дальше они идут по этому пути, чем больше с этим огнём сродняются, тем… А вот и не знаю, что дальше с вами бывает. Опасно, потому что, Данечка, в ваши дела свой нос-то то совать!
— А этот, из НКВД? — припомнил я, — он что? Он там как оказался?
— Вот! — наставительно подняла палец баба Маша, — молодец, запомнил! А оказался он там потому, что всех вас спервоначалу тянет справедливость вершить всюду, куда только дотянетесь, железной рукой, без разбора и жалости! Потому что — что?
— Что? — поддержал её я, как в школе на уроке получилось, ей-богу.
— Потому что огонь — он очищает! — ещё выше подняла палец баба Маша. — И нет с вами никакого сладу, и нет на вас никакой управы! Потому что огонь — сильнее всего! На любую хитрость — огонь! На любую подлость — огонь, да посильнее! На всё огнём отвечаете, и как с вами быть?
— Хорошо, — кивнул я, — а Алина — она кто? И зачем она со мной так? И ещё — а домовые бывают?
— Алинка, — захихикала баба Маша, — так ведьма она! И лет ей, вот как ты думаешь, сколько?
— Двадцать семь, — похолодел я, — так в паспорте написано.
— А сто двадцать семь не хочешь? — перестала хихикать баба Маша и с жалостью посмотрела на меня, — но, может, и поболее, не скажу точно, не знаю просто. И подруги у неё все такие же, да их тут целый ковен! Целое кубло! И чувствуют себя они тут очень вольготно, разжирели, это я в переносном смысле, обнаглели донельзя, последний стыд же потеряли, и прежде всего потому, что тот, кто их гонять должен, вместо этого сидит у одной из них под каблуком и слюни пускает! Или по ночам в окошечко пялится, всё ждёт свою ненаглядную, а ну как она, с чужих чресел соскочив, вдруг пораньше домой заявится, вся такая усталая? Это ж надо будет ей тут же чайку спроворить, спинку размять, выслушать да утешить, а то и по мордасам безропотно выхватить, ведь нужно же ей куда-то своё раздражение скидывать?
— М-да, — я опустил голову, и краска стыда залила мои щёки, и глухо заворочалась в душе лютая злоба, да чему-то обрадовалась там, внутри, эта хвостатая морда.