— Ты уж прости меня, Данечка, — тихонько тронула меня за плечо баба Маша, — дуру грешную! Не со зла я, точнее, со зла, но не на тебя, а на неё! На них на всех!
— Да какая ж вы… — я поискал слова, но не нашёл, — тем более старая! У вас и речь не та, и остальное всё. Чувствуется, как говорится, порода! Пшепрашем пани!
— Ладно, — махнула рукой баба Маша на эту мою попытку в польский, — скажешь тоже, пани, это ж когда было-то. Но бежать тебе надо, Даня, бежать и прятаться, на половину года самое малое, а то и поболее, в место глухое, чтобы там, в спокойствии, себя осознать, силу свою принять, но тут уж, ты прости меня, я тебе не помощница! И не потому, что не хочу, а ведь возьмут же меня за задницу, завтра же возьмут, боюсь, не устою я! Поймут они, сразу же поймут, что знаю я, где ты, тут нам с тобой и конец. А так — говорила с ним, да, но где он сейчас — знать не знаю и знать не хочу и вообще — вы меня в свои дела не впутывайте, я простая травница, знахарка!
— Вот как? — и я покосился на бабу Машу, приняв ее слова к сердцу, — прямо конец? Это я им вот так нужен?
— Конечно, — кивнула она, — нужен. Они ведь из тебя и силы, и жилы, и кровь — всё тянут, и молодеют от этого, и жизни набираются, а под конец, когда ты надорвался бы — съели бы тебя, вот и весь сказ! На шабаше схарчили бы за милую душу!
Я в ответ лишь только ошалело посмотрел на неё, мол, вот прямо-таки и съели, но баба Маша уверенно кивнула, мол, не сомневайся, Даня, съели бы и косточек не оставили.
— Ты вот что, — вдруг, на что-то решившись, сказала мне она, — ты, если выживешь, если получится у тебя хоть что-то, ты мне весточку подай, ладно? Можно почтой, а можно и с человеком, только капни ты туда, Даня, ровно семь капель крови своих, и скажи еще, что делаешь это по доброй воле своей, обязательно скажи, а я тебя по ним и найду!
— Хорошо, — кивнул я и тут же похолодел, — а Алина? У неё ведь тоже такая бумажка есть! Да и не у неё одной!
— Не боись! — хихикнула баба Маша, — это им сейчас боком выйдет, сейчас мы им подсуропим, устроим фейерверк! Праздничный! Этому-то я тебя сейчас быстро научу!
— Хорошо, — повторил я и улыбнулся, до того этот её смех был заразительным, — а дальше-то что? Как мне быть, чего искать? Что делать вообще?
— Во-первых, — сразу же перешла на деловитый тон успокоившаяся баба Маша, — чего делать — придумывай сам. А вот как делать — это уже будет во-вторых, ты, главное, слушай и мотай на ус, а я тебе сейчас всё обскажу. Ты, Даня, вот что, ты уже не человек, ты уже один из наших, потому веди себя соответственно, слабины не давай, не давай ни в коем случае! Это люди с каждым поколением, с каждым столетием лучше становятся, понимаешь, это люди к добру тянутся, к свету, а вот те, что по древним заветам живут, те нет, те только силу понимают и к силе стремятся! Я вот тут давеча передачу по телевизору смотрела, про Индию, туристов и обезьян, так там, один в один, туристы эти дурные обезьян гладят, еду им дают, и от этого падают в обезьяньих глазах на самое дно! И макаки эти самые от добра людского, от еды халявной, начинают обращаться с ними так, как они этого и заслуживают, кусать их начинают да гадить, прости господи, им прямо на головы! Ты не улыбайся, Даня, ты пойми, что мы, дети Ночи, мы эти самые обезьяны и есть! И ты, когда место тайное себе найдёшь, ты знаешь что? Ты с ними, кого туда нелёгкая раньше тебя занесёт да там и оставит, ты знаешь как?
— Что? — отозвался я, всё же улыбаясь. — И как мне с ними себя вести?
— А застращать! — и баба Маша снова крепко пристукнула мне по коленке, — застращать их всех там до медвежьей болезни, до трясущихся ног, до самой до смерти! Чтобы не то, чтобы глаза на тебя поднять, а чтобы помыслить в твою сторону недоброе не посмели! Но ты им не верь, Даня, ты лучше тигру эту свою рогатую с привязи спусти, чтобы она там день и ночь вокруг местожительства твоего круги нарезала, чтобы был там у тебя вход рубль, а выход два! Твой путь — сила, Даня, сила и огонь, вот и веди себя соответственно!
— Ну, это в деревню какую-то надо, — вслух подумал я, — глухую, и чтобы без участкового. Слушайте, баба Маша, а деревнях ведьмы есть?
— Сам-то понял, что сказал? — участливо посмотрела она на меня, — что им в деревнях делать? Ну, разве что пакость какую-то готовить, причём такую, что свои не поймут, или когда сила их покинет, вот тогда да, тогда они могут подальше от подруг переехать, чтобы не съели, а так… Ну, ты вот Алинку свою представь, в деревне на белом этом её автомобиле представь, ведь там ей на нём ездить некуда будет, без магазинов и рестораций представь, без одежды этой её модной, без блуда безудержного по ночам, каждый раз с новыми желающими — ну зачем ей деревня? Вот посёлок коттеджный рядом с городом — это да, а деревня кондовая, бедная да малолюдная, — нет, так и знай.