И я пустил в дело бесновавшегося во мне зверя, и показал ему ход, через вентиляцию ход, и дал чёткую задачу, и дёрнул его за хвост без всякой жалости, усаживая на задницу рядом с урной, когда он было в азарте попытался от меня отмахнуться.
— Делай то, что я тебе говорю! — громко, вслух, в неожиданной и лютой злобе, приказал я, вызверившись ему прямо глаза, подчиняя себе и ломая чужую волю, — иначе пожалеешь!
Зверь растерянно оглянулся, а потом неожиданно и оглушительно, во весь голос и на всю округу, с обидой и попыткой примириться, мол, чего это ты, хозяин, мяукнул мне в ответ, если только можно это было назвать мяуканьем. Но все окрестные собаки всполошились как никогда, они заверещали в диком страхе, они начали рваться с цепей и забиваться в тёмные углы, ведь это для них был ужас наяву, давний ужас, из глубины времён, неожиданно заявивший о себе, да ещё и вместе со свежей гарью, опалившей им чуткие ноздри, огня-то они боялись тоже.
— Так его, Данечка! — неожиданно и звонко поддержала меня баба Маша, — так его! Со всеми с нами так, слышишь! Только так и никак иначе! И запускай его давай, быстрее запускай, а то вон, повылазили уже!
Из частных домов уже действительно повылазили разбуженные люди, там перекрикивались тревожно, но со дворов на улицу ещё не выходили, да и в окнах сталинок начал зажигаться свет, и я понял, что да, надо поспешить.
— Я — твой хозяин, — но всё же это был тот самый случай, когда нужно было погодить, — а ты — мой слуга. Другом мне стать ты не заслужил ещё. Или так, или уходи. Решай прямо сейчас, или я сам тебя выгоню.
Сил в звере было много, подкормился он у меня за эти несколько часов, подъелся здорово, накопил дури, на неделю хватит, не меньше, ну или на пару тысяч километров хода, так что если захочет уйти, пусть идёт, держать не буду. Я и правда был готов его отпустить, ведь хуже нет иметь зверя, что будет постоянно пытаться жить своей волей и регулярно проверять тебя на прочность, лучше лишиться части сил, но рассчитывать только на то, что будет подчиняться тебе беспрекословно, в чём будешь иметь полную уверенность.
— Ну? — мой голос был резким, как кнут, и я же был готов его погнать куда глаза глядят, без всякой жалости и досады на несбывшееся, ну не получилось так не получилось, а с квартирой свой собственной я и сам разберусь, я уже знаю, как это делается, но тут зверь дёрнулся и, припав на живот, пополз ко мне, стегая огненным хвостом себя по бокам и по мгновенно обугливавшейся под ударами траве.
— Хорошая киса, — нагнувшись к нему и протянув руку, я даже не потрепал, а с силой, чтобы он почувствовал, схватил его ухо и зажал в кулаке, — молодец! А теперь иди и делай только то, что надо, понял меня⁈
И зверь осторожно кивнул, соглашаясь со мной во всём, но не пытаясь вырваться, и я, подержав его ещё так немного, совсем чуть-чуть подержав, чтобы ощутить его чувства, чтобы понять, насколько он искренен и не прячет ли за пазухой камня, не скрывает ли свои обиды, не слишком ли он злопамятен, чтобы затаить месть, чтобы взбунтоваться потом, когда накопит сил да изучит меня, но нет, ничего такого не было и в помине, а был лишь восторг и восхищение, силой хозяина восхищение, да предвкушение близкого выхода собственной ярости в огне.
— Испортила тебя Алинка, — негромко сказала мне баба Маша с небольшим сожалением, посмотрев на всё на это, — на воду ведь дуешь, предан он тебе теперь как никто. Хотя, может, так оно и лучше, так оно и спокойнее, и тебе и мне спокойнее.
— Спички, баб Маша, детям не игрушки, — сказал я, выпрямляясь и жестом руки разрешая зверю действовать, — и шутить с огнём нельзя. Тут я, баб Маша, лучше знаю, вы уж мне поверьте.
На это мне она ничего не ответила, да и я дальше умничать не стал, а стали мы с ней следить за зверем, и как он одним мощным, ликующим прыжком взлетел на крышу двухэтажного дома, и как задержался там на секунду, оглушительно рыча от нетерпения и выискивая именно наш вентиляционный выход, но позволив этим себя увидеть и услышать всем желающим и, как будто этого мало, осветив собой всю нашу глухомань до самых дальних столбов и деревьев, а потом, превратившись в сгусток ослепительного пламени, вылился из вентиляции в нашу квартиру, и как мгновенно там всё вспыхнуло ярким светом, и как вылетели от сильного огненного удара окна, и как испарилась на них вся та защита, что ставила туда Алина.
Из оконных проёмов било беспощадным, ослепительным пламенем, как из аэродинамической трубы, но там не просто что-то горело, там что-то визжало в ужасе, визжало тонко и не хотело умирать, какие-то чёрные тени визжали и пытались выскочить, пытались спастись, но зверь их ловил и давил без жалости, давил быстро и умело, как поросят в тайге, и очень скоро там всё колдовское закончилось, и остался обычный пожар, пусть и самый мощный на моей памяти, да и на памяти всех в округе тоже.