— Хватит, — негромко приказал я ему, и зверь услышал, и подчинился, пусть и с явно чувствующимся сожалением, но мгновенно.
Он выскочил из окна кухни прямо на траву перед домом, перепугав до жёсткого кондратия нашу соседку по второму этажу, не могла она в другое окно лицо своё выставить, что ли, со всех же сторон горело, а потом одним длинным рывком кинулся ко мне, исчезая на ходу, превращаясь просто в поток горячего, сухого воздуха, и влился мне в поднятую левую руку.
Правую я тоже поднял, кстати, и сейчас тянул в себя ею всю ту красоту, что устроил этот зверь в моей квартире. И не надо было бабе Маше меня этому учить, это было легко и просто, это было в наслаждение, это было как одним мощным глотком засадить литр прохладного, слегка шипучего и вкусного, свежего кваса после долгого трудового дня, вот так это было.
И вот уже, минуты не прошло, вместо красивых, с рамами под дерево, окон в моей квартире в нашем доме зияли чёрные, прокопчённые провалы, и внутри тоже всё было черным-черно, и не было там ни искорки, ни уголька, ни дыма, ни пара, и температура там сравнялась с окружающей, а что до смрадной, режущей глаза палёной вони, так я ей не хозяин, да и уносило её свежим ветерком вдаль очень быстро, не о чем и говорить.
— Кровь, Даня! — стеганул меня напряжённый голос бабы Маши, — кровь! Давай резче, почуют же сейчас! Уже почуяли!
Я перевёл дыхание и, оглянувшись на неё, занялся своей кровью, что сейчас была заложником в чьих-то поганых руках, была инструментом слежки и подчинения, и вот я сам уже дёрнулся от неожиданной боли, что воткнулась сначала мне в мозг, а потом во всё остальное тело, ломая меня и скручивая, заставляя терять волю и рассудок.
Но получилось у них это только в первую секунду, не вложили они в удар полную силу, им нужно было убивать меня сразу, убивать без раздумий и без сожалений, но не поняли они, не поняли и не сообразили, растерялись, пожалели полезную в хозяйстве скотину, где ж они ещё такую возьмут, а там я им уже шанса опомниться не дал.
Я быстро справился с дурной болью и кинувшимся на меня мороком, взял да и спалил их просто, спалил без жалости и все дела, а потом, потянувшись туда, вдаль, во все пять мест одновременно, не просто позволил своей крови вспыхнуть на прощание первоначальным пламенем, я силой своей с ней поделился, силой и злобой, и не понять, чего я вложил больше, но много вложил и того и другого, не жалея ни капельки.
И сначала вдалеке, в коттеджном посёлке на склоне сопки, что смотрела в нашу сторону, так вот там со взрывом, резко и мощно, с огненным грибом и дымным облаком, выплеснулось и забушевало пронзительно яркое пламя, и я поддал туда ещё, хотя куда уж больше, но захотелось мне, чтобы это злое место, полное чужой боли, выгорело не только дотла, а чтоб оно чистым стало, чтобы все те, кто там боль свою оставил и смерть принял, вот чтобы они все ушли, чтобы освободились, и у меня это получилось.
— Ох, молодец, Даня! — восторженно прокричала баба Маша, она тоже это увидела, — а то развели, понимаешь, пытошную! Тень же на полгорода от неё была! Была, теперь нету!
Я кивнул ей, мол, отлично же, раз такое дело, а потом занялся теми бумажками с каплями моей крови, что суетились сейчас где-то там и трепетали в чужих, злобных руках, и пытались там меня через эти высохшие, несвежие капли уколоть, уязвить в самое сердце, чтобы заорал я от боли и упал на колени в прежнем своём безропотном подчинении.
Но ничего они не могли, и им надо было быстро бросать мою кровь, бросать и отпрыгивать в стороны, чтобы не задело, но моя внезапность и чужая жадность, чужое неверие, чужое отчаянное желание всё исправить, всё вернуть как было сыграли с ними злую, плохую шутку, хотя кому как, я вот даже расхохотался во весь голос, наблюдая за тем, что произошло дальше.
А там — раз, и вспыхнуло в четырёх местах, как на поверхности Солнца вспыхнуло, да ещё как будто кислородом поддули туда, не жалея, до того мощно получилось. Два — и заорали там в три глотки одновременно, дико заорали, безудержно и без памяти, пытаясь стряхнуть со своих рук то, что недавно было таким безопасным, а вот четвёртая не заорала, нет, успела она избежать заслуженного огня, и это как бы не Алина была, ну да чёрт с нею, тем более, что два голоса вскоре затихли, но не от того, что им не больно было, нет, просто вся боль для них в этом мире уже закончилась, да и в любых других тоже, во всяком случае, баба Маша, что-то такое говорила, сомневаясь немного, а вот я сейчас почувствовал точно.