— Потому и продать, — виновато уставился он глазами мне в ноги, — в наказание вам, стало быть. Чтобы впредь вы своей волей денег больше не тратили, ваше сиятельство.
— Похоже на неё, — согласился я, подумав, вот ведь, зараза такая, — ну да ладно, не твоё это дело. Твоё дело, Коннор, понять, почему я, посмотрев на твой ремонт и твоё ко мне отношение, не жгу сейчас всю твою богадельню с тобой вместе. Как вон тот дом, к примеру, отсюда же пожар видно, и как свой собственный, а я же дотла его спалил, Коннор, со всей ненавистью спалил, не пожалел, и ещё двух ведьм в огне упокоил навсегда. Ты же прекрасно видишь, что меня просто распирает, что у меня руки чешутся, что я в своём праве, что поделом тебе, но не делаю этого. Ответь мне, Коннор, почему?
— Потому что вы очень добрый и хороший человек, — заюлил было Кеня, но, бросив быстрый взгляд мне в глаза, вздохнул и выдавил из себя:
— Сто тысяч, ваше сиятельство, и это отличная сумма! Прямо сейчас в наличии у меня имеется, дома имеется, всё мелкими купюрами, как на подбор, отлично же поместится в ваших карманах, снимет собою множество мелких дорожных проблем и не свяжет вас излишней заботой о себе, не заставит нервничать!
— Каков наглец, — вздохнул я в свою очередь, — миллион, Коннор, миллион! Меньше мне брать с тебя просто невместно, вот ещё, копейки твои считать.
— Да за что же миллион! — возопил он, потеряв всякую осторожность и замахав на меня руками, — это ж такая сумма! Для неё ведь даже название отдельное выдумали, не просто же тысяча тысяч, а миллион, это же что-то да значит, имейте уважение!
— Хорошо, что не врёшь, что нет у тебя столько, — начиная злиться, холодно сказал ему я, — давай, Коннор, быстрее принимай неизбежное, или я тебе помогу. Времени у меня на тебя, Коннор, нет совсем, а вот зла много.
— Так ведь даже машина ваша столько не стоит! — не унимался он, — это ведь ещё четыре таких надо, итого целых пять на миллион! Поймите вы, ваше сиятельство, целых пять!
— Допустим, не пять, а три-четыре, — возмутился я, — а то и две с половиной, если в хорошем состоянии!
— Вот! — радостно уцепился он за мои слова, — ежели в хорошем состоянии! А чтобы её в такое состояние привести, это ж столько денег надо потратить, что дешевле выйдет ещё одну такую же, только бодрую, купить! А то, может, и купим, ваше сиятельство, есть тут у меня на примете одна, завтра же и купим…
— Ах ты, тварь! — я понял, что Кеня встал на привычные рельсы, что он меня поймал, вовлёк в дурной разговор, и что обрадовался он, и, что самое плохое, в глазах его мелькнуло, на самом донышке мелькнуло, тщательно скрываемое ехидное торжество, от которого и до сомнений не то что в моих силах недалеко, а во мне самом, как в человеке. А то ведь сиятельство-то он, конечно, сиятельство, но разве же нельзя маленечко, совсем немножечко им покрутить? Вдруг удастся, и пойдёт тогда это его сиятельство себе тихонечко по ночному холодку восвояси, радуясь малой денежке?
Злость во мне полыхнула лютой вспышкой, ведь это же было хуже всего, это напомнило мне, каким дурным пуделем на привязи я бегал совсем недавно, и я ведь даже не на Коннора вызверился, хотя и на него тоже, а на них на всех, на всю жизнь свою, но, к несчастью для залётного ирландца, передо мной был только он.
И я схватил мгновенно осёкшегося, побледневшего и начавшего было убегать лепрекона за горло звериной хваткой, чёрт с ними, с деньгами, выживу как-нибудь, и подтащил его к стене кирпичного бокса, и поднял его в воздух одной рукой, и ударил им о стену, да так, что гул пошёл, и оставил висеть, спиной на стене, горлом в моей руке, а ногами в воздухе.
— Сейчас я тебя всё-таки задушу, — лязгающим голосом сказал я ему, не ртом, но как будто клыкастой пастью, — а потом сожгу твой сервис и твой дом, вместе с подвалами и тайными комнатами, вместе со всем, что в них есть. Ты всё никак не успокоишься, ты всё дёргаешь тигра за усы, Коннор, живого дёргаешь, не мёртвого, и ты сейчас за это ответишь. Не нужны мне, Коннор, твои деньги, не нужны больше, и ты сам мне уже не нужен, вот такая печаль.
Кеня отчаянно трепыхался и пытался что-то рассказать мне одними только руками и глазами, что он всё понял и на всё согласен, но мне уже и правда хотелось приступить к делу, за которое, может, ещё и спасибо кто мне скажет, как говорится, банк горел — кредит гасился!
— Не надо, — тихий голос заставил меня резко обернуться, — пожалуйста, не надо. В доме том жена у него и дочь, канарейка ещё, и хомячок в клетке, больно же будет всем. Не стоит оно того, золото это, боли их и смерти, совсем не стоит. А на брате моём грехов много, что и говорить, и многие ему зла желают, и есть у них такое право, но, может, пожалеете нас? Вы ведь свой путь только начинаете и нельзя вам, нельзя начинать его с такого, вы же хуже его станете в разы, в десятки раз, хуже и страшнее!