И я разжал пальцы, и шлёпнулся грузной тушей на землю Кеня, и закхекал, держась за горло, отчаянно радуясь, что вновь начал дышать, что миновала его чаша сия, но мне было не до него, я смотрел на его брата.
А ведь не врали завистники и клеветники, что-то в его брате такое было, на сломанную совесть похожее. Не, так-то он больше смахивал на карикатурного еврея, в чьём лице сконцентрировалась вся мировая скорбь, тщательно заливаемая водкой, там был большой, висячий нос, были дряблые уши, были обвисшие щёки, и лысина была, но не это главное, главными там были его живые, всё понимающие и очень грустные глаза.
— Тяжело тебе с ним? — неожиданно для самого себя спросил я, — а чего не уйдёшь тогда?
— Привык, — пожал плечами тот, — а уйти нельзя, судьба у нас такая, погибнем мы друг без друга. Он обманывает, я от этого горюю, и не липнут потому к нему проклятия обездоленных, а он меня за это кормит и в тепле содержит. Такой вот симбиоз.
— Удобно устроились, — и я чего-то перехотел его жалеть, и отвернулся, сплюнув, — Коннор, ты как там, морда?
— Уже лучше, ваше сиятельство! — радостно отрапортовал мне с карачек Кеня, — значительно лучше! Душевное мерси за беспокойство! А только чего же вы сразу не сказали, что денежки вам безотлагательно нужны, да ещё и торговаться со мной начали? Я, изволите видеть, ваше сиятельство, всё понимаю, и с кем разговариваю, и место своё сознаю, но естество, естество проклятое не даёт, заставляет нарываться и зарываться, очень я от этого иногда страдаю! И я с естеством своим борюсь, конечно, но то битва такая, заранее проигранная, так что поймите и вы меня! Ну не могу я, ваше сиятельство, удержаться, не могу и всё тут, так что не гневайтесь, а подождите меня здесь минутку всего лишь, вот я вам денежки-то и принесу!
— За дурака меня держишь? — и я легонько ударил его ботинком в бок, — вместе пойдём, Коннор, вместе. И за секреты свои не переживай, не нужны они мне, слово даю. А ты, братец лис, иди и спи себе дальше, и пусть совесть твоя сегодня будет спокойна, сейчас мы Коннору несколько грехов-то с неё и спишем! Только дурить не вздумай, братец, если не хочешь тут один на пепелище остаться.
— Вот с самого начала бы так! — выпрямился наконец Кеня, а брат его, вздохнув и пожав плечами, мол, а что я ещё могу-то, печально потащился в тёмный бокс, — по-настоящему, как и должно!
И он, размяв шею и сменив облик на человеческий, даже не поманил меня за собой, нет, он изогнулся в поклоне и руками пригласил куда-то идти, по дорожке к дому идти, а когда мы пошли, то он иногда почтительно забегал вперёд, очень от этого огорчаясь, но ведь иначе же никак, то в новый поворот направить меня нужно, то калитку ещё одну открыть, то ветки кустов придержать.
— Исстари же так заведено! — говорил он, непрерывно кхекая, помял я всё-таки ему горло, — всё моё, сказало злато, кхе-кхе! Всё моё, кхе-кхе, сказал булат! Всё куплю, сказало злато! Всё возьму, сказал булат! Гениальнейшие же стихи, ваше сиятельство! Настоящая поэзия! Пушкин, не кто-нибудь! Вся правда жизни в них заключена, горькая правда, суровая, как отцовская любовь, но тому, кто её примет и поймёт, тому откроются многие дороги! Потому как — просветление в уме!
— Только без глупостей, Коннор, — сказал я ему, пальцем подсветив замочную скважину в мощной, тараном не выбьешь, двери, а то он подозрительно долго что-то там колупался, — домашних пожалей и имущество, в случае чего, я ведь разбираться не буду. Если ловушка там, если сигнализацией на помощь позовёшь, если ещё какая-то хитрость, я ведь так уйду, что…
— Прекратите, ваше сиятельство, — наконец справился с дверью он, — договорились же! И проходите, проходите же скорее, с открытой дверью беззащитен дом! Мало ли, вдруг лихо какое прошмыгнёт! Опять тогда этого дурака сюда тащить и терпеть его здесь, пока не отгорюет!
— Со мной не прошмыгнёт, — уверил я его, проходя внутрь и оглядываясь, интересно же, никогда не бывал у лепрекона в гостях. Ну и ещё, что греха таить, определился с живущими тут, кто где находится да что делает, насколько мог, настолько и определился, новым своим тигриным чутьём.
Но не разило ниоткуда тревогой, и не дышал никто надсадно в испуге, и не суетился тихом смятении, а веяло из обеих спален спокойным дыханием двух спящих женщин, одной постарше явно, там позадышливее как-то спали, с похрапыванием, и второй помоложе, там дышали спокойно и свободно, но спали везде крепко, что та, что эта.
И хомячок спал, и канарейка, вообще тихо было в доме, тихо и уютно.