И он, свистнув своих подручных, да ещё с десяток самых крепких домовых, мгновенно исчез, а с ними испарились и все остальные, и остались мы с Федькой на заднем дворе одни.
— Дуй давай хозяйство принимать, не стой столбом, — скомандовал ему я, опускаясь в кресло, — и дров в печь подкинь, сушить дом надо, сырость изгонять, понял меня? Печь в подвале находится, кстати, дрова там же найдёшь.
Он кивнул мне и мгновенно испарился, а я взял с подлокотника кресла гранёный стакан с квасом и постарался перевести дух. Шутки шутками, но сейчас, после этого внезапного аутодафе, на дачах как-то посвежее стало, что ли, поспокойнее и потише, да и дышалось заметно легче, и не только мне, людям тоже.
И я снова потянулся к живым огонькам, разбросанным по посёлку, к своим побратимам по крови, и да, горели они нынче много спокойнее и умиротворённее, не раздражало их близкое присутствие погани, и тишина безмятежная царила меж двор, вот разве что по центральной улице ехала к моему дому какая-то мелкая процессия, с Тимофеичем во главе, и только вот там было всё не слава богу.
Но я лишь вздохнул и принялся ждать, и вот они свернули на нашу линию, и приблизились, и распахнули калитку, сумели же, и протиснулась в неё, будто сама собой, небольшая садовая тачка, поддерживаемая со всех сторон мелкими цепкими лапками.
— Ну и что это? — и мне вдруг захотелось выписать предводителю домовых подзатыльник, стоило только рассмотреть и понюхать содержимое тачки, — нафига ж ты дохлую собаку сюда притащил? О господи, а воняет-то как!
— Это не собака, — мягко ответил мне Тимофеич, предусмотрительно отбежавший на безопасное расстояние и вновь взявший подобострастный тон, — это Никанор! А что псиной воняет — так одичал же, в беспамятстве почти! Вошёл, значит, в процесс распада личности! Только долго у него это что-то, подзатянулось, лет тридцать уже распадает и всё никак распасть не может! Надоел до скрежета зубовного, мочи нашей никакой нет! Сделай с ним что-нибудь, князь, в чувство приведи, усовести, а если не можешь, то и не знаю я, что с ним делать! Пьёт же, сволочь такая, хозяйское пьёт, во все дома по ночам заваливается, ищет и жрёт её, горькую, и воняет, и пакостит, а нам потом тащи его отовсюду!
— Это домовой такой? — я всё же подошёл поближе, зажав нос. — И почему тогда у него имя есть?
— Бери выше! — надувшись, с внезапной и непонятной гордостью ответил мне Тимофеич, — это дядька! Это, значит, такой домовой, что много лет в услужении у сильного колдуна ходил, ума от него набрался, знаний хранителем стал, обычаев знатоком и традиций блюстителем! Прибился он к нам лет тридцать назад, говорю же, потерянный весь, израненный, и приютили мы его, на свою голову! А он ничего нам про себя не рассказывал, как мы ни расспрашивали, но горевал сильно! И были с ним три книги ещё, вон, он на них и лежит!
— Вот как? — заинтересовался я и нагнулся над тачкой, пересиливая отвращение, — дядька, значит?
На дне тачки и правда обнаружились три разномастные книги, старые, но крепкие, и вот это уже было по-настоящему любопытно. Да и на самого этого дядьку я взглянул по-другому, пусть и вонял он всё так же, но чего только, как говорится, в жизни не бывает.
— Ладно, — решил я и, взявшись за ручки, повёз тачку к пустой собачьей будке, — до утра пусть здесь полежит, здесь ему самое и место. А вот за книги отдельное спасибо, как же вы их сохранить-то сумели, тридцать лет — не шутки. Это я посмотрю обязательно.
И под эти слова я выгрузил Никанора из тачки, и шлёпнулся он у входа в будку на землю сырым мешком, и что-то проворчал матерно, когда я совком запихивал его внутрь, но на этом и всё, больше не шевелился, лишь храпел неприятно, как упившийся в зюзю бомж в куче мусора.
— Федя! — крикнул я, и в доме что-то загремело, а потом мой домовой мигом предстал перед нами, секунды не прошло, готовый действовать, — за скорость хвалю, но придётся тебе, наверное, этой ночью не спать. Вот за этим телом проследить нужно, чтобы не уполз никуда, за печью следить тоже, ну и вообще, мы на осадном положении, побди уж сегодня для моего спокойствия, пожалуйста.
— Исполню в точности! — и Федька с гордостью покосился на глухо зашумевших что-то завистливое домовых, — не сомневайся, хозяин, спи крепко!
— И остальных попрошу! — перевёл я взгляд на стоявших передо мной домовых, — бдительности, друзья, не терять попрошу! Ибо выйти это нам всем может боком! Надеюсь на вас, в общем, ведь мы теперь друг другу не чужие!
И домовые радостно загалдели, и загордились оказанным доверием, не хуже Федьки, и стали мне показывать и рассказывать наперебой, заглушая друг друга, как они бдеть сейчас начнут, дайте добраться до дому только, рьяно да внимательно, мол, не извольте беспокоиться, всё будет в порядке!