— Да! — подтвердил Григорий, — заложный! Брёвнами заложил!
— И всё же вряд ли ты тут трёшься в таком виде только из-за этого, — покачал головой я, — ой, вряд ли! Обманываешь ты меня, юлишь что-то, недоговариваешь. Всё ты знаешь, Гриша, знаешь, но стесняешься! И потому придётся мне, наверное, всё же тебя сжечь.
— Не надо! — снова затряслась тварь в смертельном испуге, — не надо! Ну буду обманывать! Спрашивай! Всё расскажу, всё, как есть!
— Ах ты хитрая рожа! — даже улыбнулся я, тварь эта была умнее, чем пыталась казаться, — вот это да! Спрашивай, значит, всё тебе расскажу. А если не спросишь, то и промолчу, так ведь? Нет, Гриша, мы с тобой не в полиции на допросе, со мной этот фокус не пройдёт.
— А как тогда? — удивилась тварь, — если не спрашивать?
— А вот смотри, — доброжелательно начал объяснять я, — давай представим, что мы с тобой лучшие друзья. Смешно, понимаю, но ты представь, ничего в этом сложного нет, понял? И вот ты как будто садишься со мною рядом, обнимаешь даже как будто за плечи — мысленно обнимаешь, мысленно, не дёргайся, сволочь, а то сожгу! Так, на чём мы… Ах, да! И говоришь мне — сейчас, друг, я тебе всё объясню с самого начала, ничего не скрывая, как на духу, так объясню, что ни единого вопросика у тебя не останется! Понял? Только на таких условиях, Гриша, только так, а если почую я, что крутишь ты, то не обижайся. Пойдёшь прямо туда, в бездну боли и отчаяния, жалеть тебя не буду.
— Ох-ох, — в задумчивости завертелась тварь, и я удивился:
— Ты чего-то стесняешься, Гриша? Так ты посмотри на себя, чего тебе стесняться? Ты не человек уже, умертвие ты, нежить, и уж, наверное, ты таким стал не от праведной жизни! Чешешь мне тут — не поплакали над ним, видите ли! Я понимаю, справедливости нет ни там, ни здесь, но не до такой же степени, Гриша! Рассказывай давай, ну!
Но тварь мялась, не хотела, она поглядывала на меня с опаской, и я понял, что таким путём правды не добьюсь.
— Сюда ползи, — со вздохом приказал ему я и достал из кармана нож, что уже прописался там, и приготовил левую руку. Вообще завязывать надо с этим, завязывать кровью раскидываться, да и больно же, пусть и заживать стало всё заметно быстрее, но всё же, видно, силой своей как-то я пользуюсь не так.
— З-зачем? — напряглась тварь, — что ты хочешь?
— Что-то, — не стал объяснять ничего я, — ползи сюда, говорю, морду суй в землю и не дёргайся. Но можешь и не ползти, колхоз — дело добровольное. В бездну так в бездну, это даже и лучше.
И он подполз, содрогаясь и поскуливая, и замер у моих ног, уткнув рожу в мокрую траву, запах падали усилился до того, что меня начало выворачивать, и потому я спешно, стараясь не дышать, полоснул лезвием по запястью, да щедро полил башку твари своей кровью, тут же дав ей приказ схватить эту сволочь, схватить, подчинить и замереть, но не жечь его пока, не время.
Тварь выгнуло дугой, она завыла во весь голос и тут же захрипела, потому что кричать я запретил, и принялась отчаянно сбивать с себя впитавшиеся и зашипевшие капли, но не смогла, куда ей.
— Отползай! — приказал я ему, — и времени у тебя, Гриша, до бездны совсем чуть-чуть. Понял? Ну что, будешь говорить? Только правду, сволочь, правду, за враньё сожгу.
И тварь Григорий, поглядев на меня со страхом и ненавистью, начала рассказывать. По первости нескладно у него это получалось, но с каждой минутой слова текли всё плавнее и плавнее, пасть открывалась всё шире, и вскоре полилось из него такое и так, что я только головой дёргал да старался сильно не кривиться в отвращении от всех этих откровений.
Оказалось, что был наш Григорий в начале сознательной жизни сильно непрост. Ну, как непрост — бандит он был, вор, мразь и убийца. Начинал подростком ещё, по ночам на втором Хабаровске, в компании таких же, как и он сам. Время такое было — простодушно сказал мне Григорий, разведя руками, и я в него чуть не плюнул от омерзения, время, ага, ну надо же.
Промышляли они сначала так просто, без какой-либо внятной цели, из любви к процессу, утвердиться чтобы, ведь избить кого, ограбить, изнасиловать, это так лихо и так круто, да и выходишь потом на район без страха, наоборот, это тебя все боятся, боятся и глаза опускают. Учиться в школе, работать — ну что за чушь, нет смысла, зачем, мы и так умные, а на работе денег по году не платят, и бардак в стране, зато свобода!
И тянулось такое пару лет, весело и безнаказанно, пока однажды не разглядели их старшие и не подтянули выше. Они тогда на улице, ночью, мужика здорового до смерти запинали, а бабу его трахнули хором и голову ей кирпичом проломили, а потом увезли обоих в багажнике в лес, да там и прикопали, и вот за эту предусмотрительность их и заметили. Не просто, мол, беспредельничают, а соображают, следы заметают!