Наконец мостки чуть вздрогнули, и Балубу, обернувшись, с облегчением вздохнул: по мосткам со стороны деревни к нему шел его посланник. Увидев, что Балубу смотрит в его сторону, идущий по мосткам махнул рукой и прибавил шаг, хотя идти ему было трудно — он чуть прихрамывал.
В конце концов посланник остановился рядом с Балубу, с трудом переводя дыхание. Балубу смотрел на него в упор, пытаясь понять, какой же тот принес ответ. Посланник был парнем примерно его возраста, в отличие от Балубу он был низкорослым, с впалой грудью; кроме джинсовых шортов, на нем была надетая на голое тело джинсовая куртка, из-под которой виднелся католический крест. Отлично понимая значение взгляда Балубу, посланник тем не менее не торопился начинать разговор. Наконец, не выдержав, Балубу резко встряхнул его за плечи:
— Бико, очнись! Ты видел ее?
Бико помогал головой:
— Балубу, я-то здесь при чем? Дай отдышаться. Вообще сразу тебе скажу: дело плохо.
Отпустив Бико, Балубу прислонился к перилам. Помолчав, сказал:
— Что, она не придет?
— Не придет. И… — Бико отвернулся. — Нет, Балубу, я не могу тебе этого сказать.
— Что еще ты не можешь мне сказать? — Схватив Бико за запястье, Балубу притянул его к себе. — Эй, дохляк, ты что темнишь?
— Я не темню… — Бико улыбался, всем своим видом показывая покорность. — Я не темню, Балубу, но так же не делают. Я ведь старался ради тебя. Таскался на тот конец деревни. А ты мне руку ломаешь. Отпусти, больно.
— Ладно. — Отпустив руку Бико, Балубу скривился. — Прости, малыш, просто я очень долго тебя ждал. Так что там насчет «не могу сказать»? Ты что, узнал что-нибудь плохое?
— Узнал. — Опершись о перила, Бико с полминуты разглядывал воду. — Ты знаешь Блеза Ауи из Текома? Телефониста?
— Телефониста? Конечно.
— Плохо дело, Балубу. Совсем плохо. — Бико повернулся. Только, Балубу, поклянись, что ты мне ничего не сделаешь?
— Да что я тебе могу сделать? Говори, что случилось. Говори, не томи душу. Изучив взглядом собеседника, Балубу покачал головой: — Бико, вот если ты будешь молчать, я тебе не завидую. Я тебе уши оборву. Ты понял меня или нет?
— Понял. — Вздохнув, Бико затравленно улыбнулся. — Ксата сегодня уезжает. Навсегда.
— Что? — Сказав это, Балубу несколько секунд смотрел на Бико в упор. — Бико, мальчик мой, что ты мелешь? Куда она может уехать?
— В Париж. Она выходит замуж.
— Замуж? Врешь. За кого она может выйти замуж, да еще в Париже?
Неожиданно лицо Бико сморщилось. Несколько секунд он стоял, кусая руку; затем, прижавшись к груди Балубу, зарыдал, бормоча сквозь слезы:
— Балубу… Если бы ты знал… Она… Предала всех нас… С этим типом… Из Парижа… А мы ничего не знали… Понимаешь, ничего не знали… Он себе уехал, а мы ничего не знали…
Постояв немного, Балубу наконец силой оторвал от себя Бико:
— Эй, кончай… Что ты разнюнился… Какой еще тип из Парижа? О ком ты?
— О сыне Нгалы Сиссоло… Анри… Помнишь, они к нам приезжали? — Вздохнув, Бико вытер кулаком слезы. — Мне обидно, понимаешь. Ты же знаешь, что значит Ксата для нас.
— Что значит Ксата для вас. — На лице Балубу застыла каменная улыбка. — Слушай, дохляк, откуда ты все это узнал? Про сына Нгалы Сиссоло, про Париж? Про то, что Ксата сегодня уезжает?
— Я шел от Ксаты, ну и ребята мне вдруг говорят: тебя спрашивал Блез Ауи. — Бико помолчал. — Блез на площади подошел ко мне, говорит: ты ведь друг Балубу, не знаешь, где он? Знаю, говорю, я как раз иду к нему. Блез говорит: вот хорошо, что я не сам ему это передам. И дал кассету от магнитофона.
— Что еще за кассету от магнитофона?
Балубу, прости, но я ее уже прослушал. У меня же есть японский кассетник, ты знаешь. — Бико отвернулся. — Я ведь сразу даже не врубился, зачем Блез сунул мне эту кассету.