От холода, от луны, висящей над черным садом, от далекого и тоскливого воя собачьего, как будто нарочно пронизывающего тишину, чтобы каждый почувствовал, как она велика, стало легче, свободней. Сонечка вздохнула и уперлась подбородком в колени. Откуда-то возник в уме летучий мотив, а вокруг него, подобно бабочкам возле ночного огонька, зароились, закружились слова:
И она стала повторять, повторять их в уме, стараясь запомнить, чтобы, вернувшись в комнаты, записать. Но стихи не хотели повторяться, вырывались, стремились дальше, дальше:
Знакомый блаженный холодок творческого экстаза вызывал дрожь в спине. Только б не уходил! Только бы оставался с ней, рождая новые ритмы, и новые звуки, и новые мысли…
Как хорошо, как легко поются слова, слова, слова… Вот и все! И ничего больше не надо. Лишь бы пелось!
Ей вспомнилось вдруг, что Маркиан Мандров в последних письмах настойчиво звал ее к себе в Крым, где он купил близ Феодосии кусок пустынного берега, собирается строить там дом и надеется впоследствии превратить этот берег, охватывающий «залива правильный овал», в колонию поэтов и художников.
Мандров был непоседа. Она лишь однажды виделась с ним еще в бытность ее в Москве. С тех пор вся их связь была в письмах, приходивших из Петербурга, из Парижа, из Испании, а то вдруг из загадочного Египта, на обороте фотографической карточки, изображающей его на фоне пирамиды, в обществе каких-то номадов в бурнусах. На жалобу, что ее письма приходят к нему с опозданиями, поэт отвечал, что у него «не будет, наверное, никогда местожительства, а будет лишь местопребывание на земле Здесь я гость! Истинный мой дом — там!». И она, читая, понимала, где это «там». Тем более удивилась, узнав из писем, что и здесь, на земле, он собирается ставить себе дом.
«Тишина и безлюдье здесь удивительные. Татары не в счет, а дачников почти нет. Берег усеян сплошь галькой, среди которой не редкость сердолики и яшмы. Место, как нарочно, придумано для созерцаний и раздумий. А какой виноград! Козий сыр! Какой чурек! Я живу в сакле, пока построюсь. Приезжайте, поселитесь рядом. Сакли здесь чистенькие, жить спокойно. Привезите побольше стихов, сложим с вами книжку. Я уже придумал вам псевдоним: ахнете, когда скажу. Но это при встрече. Приезжайте, жду. Ваш…»
В другом письме, снова настоятельно приглашая приехать, он писал так:
«Выхожу и не верю глазам от радости, что это мое, что никто никогда не прогонит меня отсюда, не придет помешать. Горы и мысы напоминают Элладу. Впечатление настолько полное, что кажется, вот-вот из-за горы, похожей на огромного сфинкса, выплывет греческая трирема с Одиссеем, стоящим на мостике… А когда вы соберетесь ко мне? Что вам в этом Новочеркасске? Оглохнете вы там от колокольных перезвонов…»
Но Соне что-то мешало решиться. И тетка будет браниться: «Как это ехать? Куды это ехать? Одной к мужчине? А-ах, бесстыдница!..» И деньги-то у нее. А без денег не поедешь!
Но этой ночью сказала себе: поеду! Вот возьму и поеду! И будь что будет!
Вскочила, вернулась в светелку, зажгла лампу, принялась собирать вещи (рукописи в первую очередь! Прежде всего рукописи), громыхала рассохшимися ящиками стола, шуршала бумагами Тетка проснулась окончательно, просунула в дверь недовольное и настороженное лицо: уж не разбойники ли, упаси господь!
— Это что же за мученье египетское? И когда это кончится, господи твоя воля?..
Сонечка, перебивая, бросилась к ней:
— Ах, тетя Тея, как хорошо, что ты встала! Дело в том, что я сейчас, немедленно, утром должна ехать в Крым. По издательским делам. Я не могу задерживаться, тетя Тея! Это очень важно! Сколько денег ты дашь мне на поездку?
Аскитрея Даниловна только моргала ничего не понимающими круглыми глазками, разводила короткими ручками:
— Куды? Куды? Куды, погоди… Как это?..
4