Там жили поэты…
«…а моей любезной сестрице, тетке твоей Аскитрее, старой курице, я уже написал, как я рассматриваю твое поведение в данном случае! Но ее дурость не может служить извинением твоему поступку! Приказываю тебе: немедленно при получении сего явиться ко мне в Туголуково с полным отчетом обо всем, тобою содеянном. Повторяю еще раз для ясности и запоминания: немедленно! Твое неповиновение буду рассматривать как отказ от естественных родственных чувств и вынужден буду принять меры соответственные. Какие именно — мое дело. Во всяком случае, знай, что я человек прямой и твердый. Бесчестья не потерплю! Достаточно в семье одной уродины, разлюбезной твоей кузины. Хочешь по ее дорожке — знай: я тебе не отец, ты мне не дочь! И помни, что генерал-лейтенант Туголуков своему слову не изменил ни разу за все шестьдесят два года своей жизни! И ради скверной ветреной девки не изменит!
Остаюся пока еще твой законный отец Арк. Туголуков».
Слезы обильно выступили на Сонечкиных прекрасных глазах. Она стерла их, еще раз пробежала написанное, вздохнула глубоко и порвала письмо вместе с конвертом на мелкие кусочки. Ветер подхватил клочки, взметнул, бросил в воду, а волна вернула их с уже размытыми чернилами к Сонечкиным ногам, на круглую, обкатанную гальку морского берега.
По берегу кто-то шел. Утреннее солнце слепило глаза, мешая видеть. Сонечка прищурилась. И вдруг узнала в идущем Яшу Рузанова. Все она могла ожидать, но только не это! Вспыхнувшая было радость самодовольства сменилась злым негодованием. Отцовское письмо, и Яшино неуместное появление, и собственные ее тоскливые мысли — все это были посланцы из того мира, с которым она решила порвать навеки, из которого ушла, чтобы не возвращаться в него никогда.
Яша был встречен молчанием и холодным, насмешливым взглядом, в котором ясно читался вопрос: зачем тебя принесло? Посланец безнадежного мира смущенно улыбнулся («Фу, какая пошлая улыбка! И что я в ней находила раньше?» — подумала она с отвращением) и сказал, сняв шляпу:
— Ну, здравствуйте, Софья Аркадьевна… Удивлены, конечно… Вы, однако, так быстро исчезли из Новочеркасска, а я тоже решил оттуда уехать. И вот хотел сначала повидаться. Терять вас не хочется… Вот почему…
Дуться и отворачиваться с сердитым лицом было глупо. Сонечка это понимала. Но то, что Яша смел смотреть на нее такими сияющими глазами, коробило. Она протянула руку и сказала холодно:
— Здравствуй, Яков. Удивительно, как ты меня нашел… Так, значит, уезжаешь куда-то?
— В том-то и вопрос, что сам еще не знаю куда… — ответил Яша, прихватывая большой ладонью встрепанные ветром белокурые волосы.
— Как — не знаешь? Да ты надень шляпу, пожалуйста. К чему эти церемонии? Мещанство какое…
Яша послушно надел шляпу.
— Видишь ли, Сонечка, — ободренный тем, что она обратилась к нему на «ты», уже смелее заговорил он, — я получил наследство…
— Да? Поздравляю!..
— Небольшое, конечно, всего каких-то там восемь тысяч, но для меня и это… В общем, на некоторое время обретены свобода и независимость! Сел на поезд, потом извозчика нанял, и вот здесь я…
«Какой-то он стал неискренний, что-то фальшивое в нем появилось», — подумала Сонечка, разглядывая его лицо в то время, как он стоял перед ней, неловко опустив большие длинные руки и расставив ноги в новеньких блестящих ботинках.
— Что же ты думаешь делать?
— Что думаю? Сам еще хорошенько не знаю…
— Может быть, ты хочешь открыть собственную фотографию? Так это, наверное, лучше сделать где-нибудь в большом городе…
— Какую фотографию? — поразился Яша. — Нет, не думал я про нее, будь она проклята! Я приехал к тебе сказать откровенно и прямо…
«Я человек твердый и прямой!» — вспомнилось ей.
Она резко засмеялась и спросила:
— Так что же ты прямо не говоришь?
Она уже знала, что он хочет сказать, и знала, как ей надо ответить. Жалко его, конечно, но что поделаешь?
— Ну хорошо… — заговорил он, обернув к ней смущенное лицо. — Я приехал сюда только потому, что не вижу в будущем, не мыслю себе жизни без тебя. Я тебя полюбил сразу, полюбил, может быть, больше жизни… Я сейчас очень волнуюсь, но, честное слово, я тебя очень люблю! Просто жить без тебя не могу…
Он умолк и как-то жалко взглянул ей в глаза. Она отвела взгляд в сторону.
— А я могу. Что же поделаешь? — сказала она тихо. — Так что лучше не надо об этом…
— Но я… Я не могу же не сказать тебе всего?..
— А разве не все уже сказано? По-моему, мы друг дружке сказали все. Полнее не скажешь.