Проклов взял чай.
— Занятно. Подозреваю только, что вы это сами придумали…
— Вот сию минуту, на ходу? Ища, чем бы вас соблазнить? Ха-ха-ха! — засмеялся жандарм. — Вы мне льстите! Нет, право, я не столь уж талантлив, поверьте! Могу прислать вам для доказательства листы с цензурными пометками. Почитайте в камере, подумайте…
— И думать нечего! — отмахнулся Проклов.
— Думать вам есть чего, Илья Кузьмич. Очень даже есть чего! Жизнь ваша — коротка. И так уж вы живете неделю сверх вам дозволенного! Сегодня же ночью можем оборвать ход ваших размышлений. Судим быстро. Военно-полевой: раз-два — и повели бычка на веревочке. Но я бы хотел прежде спросить… Это вопрос теоретический, не беспокойтесь. Что, если б я имел власть воскресить вас из мертвых? Неужто отказались бы? А ведь речь-то идет именно о воскрешении вашем. Прежняя ваша жизнь кончена, Илья Кузьмич. Ничто, никакая сила вернуть ее вам не может. Вы мертвы-с. Это так, временное пребывание в телесном облике… Но в эти два-три быстролетных денька я еще воскресить вас могу. Для иной жизни, иных ее дел, разумеется.
— Вот как вы, значит, провокаторов-то вербуете? — хрипло засмеялся Проклов. Глотка у него пересохла, будто и впрямь сдавило ее веревкой.
— Всяко бывает. Случай на случай, человек на человека не приходятся, знаете ли… Обычно проще, грубее. Деньгами соблазняем… Ну и другие есть методы.
Проклов откашлялся, сплюнул на коврик. Жандарм и ухом не повел.
— И много платите? — спросил Проклов, деланно весело, желая показать, что он твердо решил умереть, и потому все ему теперь трын-трава. — Азефу, например, много ли плачено?
— Азефу? А вы полагаете, что он тово?
— Вам лучше знать, — возразил Проклов. — Слух, однако, прошел.
— А вдруг мы сами его распустили? — засмеялся подполковник. — Возьмем вот да и про вас распустим… Думаете, не поверят? С Гершельманом-то сорвалось? А мы скажем, что так, мол, и было задумано! Оправдаетесь? Ой ли, товарищ Проклов! А мы шепнем, что и другие провальчики не без вашего участия. Подло, скажете? Что же, борьба такая, что все дозволено, сами утверждаете…
Проклов ничего не сказал. Только багрянец обозначился на стиснутых челюстях. Подполковник внимательно наблюдал за ним.
— Но вы, догадываюсь, воскресать пока не решаетесь…
— Да, помирать так помирать. Чего уж!
— Жаль. Вот вы умный человек, а судите ошибочно. — Подполковник склонился над ним. — Думаете, как некоторые чудаки в заблуждении своем, что сами массы жизнь направляют? Никак нет! Мы ее направляем! Мы — кормчие корабля! И коли вы думаете, что мы против прогресса, то это очень глубокое заблуждение! Илья Кузьмич! Мы просто лучше видим людей и жизнь. Знаем о них больше! И куда идет жизнь — понимаем, и куда должна идти! Вот ведь от чего отказываетесь! От истинной возможности влиять на ход истории. От истинной власти! Но подумайте еще, подумайте!
— До вечера?
— Зачем же? Мы вас без суда вешать не будем. Нам надо приговор, приговор должен быть утвержден… Мы так не убиваем, по форме. И в отношении вас, могу обещать твердо, вся формалистика будет соблюдена. Пожалуй, денька три я вам дам. Христос ведь тоже на третий день воскрес. Хе-хе… Ну, а ежели вы и тогда упрямиться станете, придется, ничего не поделаешь, столыпинский галстук на вас надеть.
— Столыпинский галстук? — не понял Проклов.
— Ах, да! Это же в тот самый день было в газетах… Вы в те дни газет не читали, конечно. Не до того, я понимаю. Нет, жить интересно! Мне будет очень жаль, Илья Кузьмич, ежели нам придется вот так оборвать знакомство. Грубым образом… — Подполковник жестом изобразил петлю на шее и понизил голос: — Я уж вам открою как на духу, поскольку имею надежду, что вы мудрое решение примете… Убийство великого князя Сергея Александровича помните? А что, если мы знали о нем заранее?
— Не верю! — Проклов вздрогнул.
— Чего не верите! Азеф — сообщил! Подтверждаю! Кому надлежит — знали. Вот здесь, в этой самой комнате, сидели, робберишко завинчивали в карты, чтоб время не так тянулось. Отсюда слышно было, как бабахнуло. Ну, говорим, свершилось! Осенили себя крестным знамением, ждем доклада… Клянусь вам, вон за тем столиком. Была необходимость этой жертвы. Или Плеве, скажем… Только он силу стал набирать, решил было реорганизации кое-какие в нашем ведомстве производить, к рукам нас прибрать возжелал, а его раз — и самого к рукам прибрали. Вот она, реальная-то власть! Были, конечно, и другие случаи, непредвиденные, но ведь и ветер порой шквалом налетит, сорвет парус-другой. А все же корабль плывет куда надо! Я бы вам много мог перечислить, как ваши акции приносили нам действительную пользу. Случайно, полагаете? Нет, задуманно! Энтузиазм, ненависть к строю, протестантство, критиканство, готовность к самопожертвованию — это ведь струны, Илья Кузьмич! Струны, голубчик! А музыка-то наша! Ведь вы и так нашей воле служите. Клянусь вам по чести. Только вы, так сказать, бессознательно, наивно, вслепую заблуждаетесь. Ну а что в наивности-то похвального? Не лучше ли, сознавая ясно свою роль, служить истории? Я бы мог вам устроить побег без вашего ведома. Отпустить вас на длинной вожже. Установил бы невидимый контроль, наблюдение. И вы, сами того не ведая, служили бы нам. Но это — марионеткой быть, Илья Кузьмич! Обидно! Умному человеку стыдно марионеткой… Ну вот я вам все карты свои раскрыл! И душа нараспашку! И дружбу свою предлагаю! Аз есмь воскресение и жизнь! Или вы такой уж распромоднейший человек, что вам возьми да подай непременно этот галстук столыпинский? На кой… он вам? Извините за выражение… Вы попробуйте с нами, попробуйте! Сами потом удивляться будете, до чего это хорошо и приятно. О нас неверное представление в обществе! Палачи, мол, опричники… Уверяю вас, напротив! У нас такая любовь и понимание. Мы как братья, ей-богу…