— Позвольте! — глухо возразил Проклов, ошеломленно выслушивающий это неожиданное наставление. — А согласие мое вам уже не требуется разве? Или вы…
Озмиев дружески положил руку ему на плечо.
— Полно, Илья Кузьмич!.. — напористо сказал он. — Согласие я увидел в ваших глазах при первом же, мимолетном, можно сказать, взгляде на вас. Ведь оно всегда виднее со стороны… Так что вынуждать вас к словесному, так сказать, признанию факта мне надобности никакой! Вам это может показаться унизительным, а я унижать вас — ни боже мой! — не хочу! Напротив, возвысить вас в ваших глазах — моя цель. Так что давайте молча примем факт, как он есть. Ну что играть-то с судьбой в кошки-мышки? Более высокая воля, чем наша с вами, и свела нас, и решила за нас…
Проклов промолчал, упершись локтями в колени, вертя «кошку» в руках.
Озмиев тоже помолчал несколько. Продолжил:
— Давайте лучше оговорим дальнейшее… Где вас ловить надо, чтобы не поймать нечаянно? Я ведь должен буду серьезных ловцов послать. Москву хорошо знаете? — спросил он.
Проклов молча кивнул.
— Ну, так вот я вам оставлю бумагу, а вы, продумавши маршрут, изложите подробнейшим образом, как, куда и в какой последовательности бежать будете. Ничего не объясняя, никаких обращений и обязательств, только маршрут.
— Подписывать кровью? — спросил Проклов, не поднимая головы.
— Ну-у, зачем же! — засмеялся Озмиев. — Чернилами. Казенными ализариновыми несмываемыми чернилами-с! И, конечно, не своим именем. Это ни к чему. Для этой подписи и для дальнейшего (я ведь вас проводить обязан по официальному отчету) нам с вами надлежит придумать для вас некий ном де плюмчик, или кличку, как и у вас, и у нас принято говорить. Какое бы имя вы для себя предложили?
— Иуда! — насильно усмехнулся Проклов. — Чего уж миндальничать!
Озмиев, хохотнув, покачал головой и сказал, коверкая речь:
— Нетки! Не пойдеть! Объясню сичас, отчиво такое!.. — Снова заговорил мягко: — Ну, прежде всего, вы этим именем поставите себя в определенное нравственное состояние. В своих глазах, разумеется. Не в наших! В наших глазах вы — обращенный! Так что скорее уж Павел или Савел можно выбрать, ежели заимствовать из писания. Но тоже ни к чему. Во всех именах этих содержится намек на ваше апостольское, можно сказать, положение в партии. Опасно намекать! Ну, представьте невероятное: кто-то что-то краем уха, не знаю уж как, но услышит? Бурцев какой-нибудь? Зачем ему ниточку оставлять? Может пасть подозрение! А вы у нас должны быть чисты как слеза!.. Что, если мы изберем что-то шутливое, нежное, совсем к вам не подходящее?.. Ну, скажем — Розанчик, а? Еще булочки есть такие, пухленькие, знаете? Ну совсем уж, совсем, ха-ха-ха, на вас подумать нельзя!
— Да наплевать! Розанчик так Розанчик!
— Ничего, ничего… Как вы легко в отчаяние приходите! Мысленно-то вы эту черту еще не перешли, вы снаружи смотрите. Оттого у вас эти «Иуда» да «наплевать» прорываются. Позвольте вас уверить, голубчик, что, как только вы черту перейдете, вы все по-иному видеть будете. У вас интерес к жизни воскреснет! И жизнь снова красками заиграет!
— А если не перейду?
— Ежели не перейдете… Быть того не может!.. Но все же, ежели не перейдете эту черту, тогда вам, Илья Кузьмич, одна дорога — в петлю! Тогда уж лучше вам теперь же эшафот избрать, нежели потом где-нибудь в нужнике давиться! Так что переходите, не задумываясь, решительно! Рубиконы — на то они и рубиконы, что перед ними одно, а после них совсем уже решительно другое!.. Ну, мы отвлеклись несколько… Итак, значит, Розанчик… Ну, а я, чтобы продолжить в том же фривольном духе-с, буду для вас Проказница. Так прямо и пишите мне: дорогая моя или там милая, драгоценная моя Проказница… Так, мол, и так, что надо напишите, и подписывайтесь: твой любимый Розанчик. Просто и мило, не правда ли? Ну, возражений нет, решено-с? Стало быть, по приезде в Петербург… Не сразу, конечно, а как только будет удобный момент…