Но божки в пыли не валялись. Даже мелкие камушки имели подозрительно свежий вид. Похоже было, что их время от времени привозят сюда и разбрасывают для туристов, которые, украсив их потом соответствующими надписями, хранят на этажерках и полочках, говоря знакомым:
— А вот обломок древнего Карфагена!
Отойдя в сторону, Яша присел на длинный и плоский камень, горячий от солнца. Останки великого города были плоски, монотонны и серы, как воспоминания старца, пережившего свою память. Кое-где виднелись следы раскопок, частью полузанесенные песком. В палевом небе черной точкой кружил высоко ястреб.
В уме Яши стала вдруг складываться картина того, что здесь было когда-то. Воины в сверкающих, начищенных шлемах, в медных, сияющих на солнце нагрудниках и поножах, вооруженные копьями и короткими мечами… Кричащие от страха темнокожие женщины, сбившиеся в толпу под палящим, неистовым солнцем… Груды золотых украшений, идолов с изумрудными и рубиновыми глазами, греческих рогатых уборов, инкрустированных каменьями и перламутром… Деля добычу, воины спорят, бранясь на классической латыни, совсем как профессора, ведущие диспут.
У самых ног его была пробита в камне теперь уже почти сровнявшаяся с поверхностью узкая выемка. Некогда сточная канава, по-видимому. Век за веком хозяйки тех домов, которые стояли на этой улице, сливали в нее грязную воду, жирные помои и разные нечистоты, а потом по ней потекла кровь потомков этих хозяев, застигнутых в этих стенах беспощадным нашествием…
Как сверкали, наверное, в лучах все того же неизменного солнца кривые сабли, как развевались бурнусы скачущих на конях и верблюдах кочевников! Радостная гортанная речь их мешалась с воплями бегущих. Врезалось летящее тяжелое копье в живую плоть, и раскрывалась утроба под легким, будто скользящим ударом дамасского клинка. Тревожно и радостно сияли желтые от гашиша глаза всадников, восторженный визг издавали их раскрытые рты. А с того холма, наверное, смотрел на это побоище старик, весь в белом, сидящий на белом коне, в седле, отделанном серебром, перебирал жемчужные четки и мысленно возносил благодарственные молитвы пророку, наградившему его на склоне лет этой великой победой…
И вот — лишь серые зубцы, торчащие из серой земли…
Высохла кровь, шакалы растаскали кости убитых, ветер унес пыль тлена их. Где их имена, где сокровища, в какую всепожирающую бездну ушли труды их и надежды?
15
Сувениры пришлись в самый раз. Неважно, что их слепили вчера, глина была свежа, а позолота липла к пальцам. Зато глина была та самая, из которой построен был Карфаген, а руки, лепившие фигурки Ваалов и Молохов, несомненно, принадлежали потомкам жителей того великого города. Уж насчет этого можно было не сомневаться, стоило вспомнить изображения Ганнибала.
Судя по яростным кликам, божбе и проклятиям, передался потомкам и былой воинственный пыл, но у нынешних ганнибалов он весь, без остатка перешел в торговый энтузиазм. С воплями бросались они на туристов, толкаясь, грозно выкрикивали цены, совершенно фантастические. Если первая атака была отбита, они тут же кидались в следующую, потом снова и снова, с плачем и проклятьями снижая цену, деморализуя и ошарашивая покупателя, который невольно впадал в панику, платил за пустяковую безделушку вдвое, втрое, а то и впятеро больше, чем за ту же самую нитку бус или уродливую глиняную фигурку просили в киоске возле отеля, где, кроме того, сувенир бесплатно заворачивали в мягкую бумагу и клали в красивую коробочку…
Получив деньги, продавец немедленно приходил в еще большее отчаяние, делая вид, что продешевил, и неистово вопил, изображая, будто раздирает одежды. Это было что-то вроде моральной компенсации одураченному покупателю. Ему давалась возможность поверить на мгновение, что в торговой схватке именно он победитель… Затем продавец выхватывал из складок одежды новую чепуховину и кидался с нею на новую жертву, в новую торговую битву.
«Торговля — та же война! — насмешливо думал Яша, наблюдая. — Те же наступления, окружения, обходы, те же хитрости и надувательства, только в преображенном виде. Кровь превратилась в деньги. Трагедия стала комедией… Вечное круговращение жизни!»
Он держал нейтралитет, желая путешествовать налегке, без камней и глины в чемоданах. Это было не так-то просто, но у него был безошибочный прием. Едва лишь какой-нибудь хитрый старикашка нацеливался на него, таинственно шепча, что у него есть подлинная карфагенская монетка иль что-нибудь в том же роде, он молча выворачивал пустые карманы. Туземец тут же смывался. Пустые карманы есть пустые карманы!